Служили два товарища...

— Гудят.

— Это ласкает земля, — сказал он, перекрестился и мгновенно, легко и беспечно уснул.

На новом месте

— Ну-ка, покажи мне этого матросского хлопчика, этого городского паренечка. Это он и есть? Как русские говорят? От горшка с полвершка?

Рядом горел очаг, на сковороде плавала рыба в подсолнечном масле. Кура с цыплятами бежала к пшену, брошенному веером в песок. На заборе звенело ведро под ветром и сохли тяжелые черные сети с водорослями в ячеях.

Голова моя кружилась от запаха жареной рыбы, от волненья, от чувства неловкости, от боязни чужой, неведомой жизни.

Сгуриди положил мне на голову тяжеленную черную лапу и улыбнулся в седые усы:

— Как зовут?

— Саша.

— Александр! Славное имя, греческое. Ты не бойся, остановись у нас, поживи. Денек-другой порыбачишь с моими сынками и дочками. Может, у тебя все будет ладно, приедет до Одессы твой батька. Ты найдешь себе тетю… И не рви свою блузку, оторвешь пуговицы.

Сгуриди достал из кармана трубку с чубуком в виде женской фарфоровой головки и закурил.

— Ты не понимаешь, почему я так легко тебя принимаю в мой дом? Во-первых, время к осени — щедрое время. Во-вторых, у меня три сына и две дочки, и выходит, я богат. И сынам еще не идти в солдаты. Они еще не большие, но уже не маленькие. Выходит, я еще богаче. В-третьих, меня тут грабили белые бандиты, попытались сжечь мой дом. Крыша сгорела, а стены стоят. Что им сделается? Я постелил новую крышу. — Сгуриди рассмеялся и потрепал меня по плечу. — Рыбу в море у меня не взять и вино в лозах не унести. Ничего у бедного человека не отберешь, кроме жизни. Но до этого дело у Сгуриди не доходило… Поживи… Рыбу себе сам вытащишь. Помидоров больше куры слопают, чем ты. У нас под осень пища всюду. Поживи немного, а потом разыщешь свою тетю. Нам не в убыток. Коли батька твой вернется, скажет мне спасибо. Оставайся, будешь гостем на свадьбе Карлиноса.

Сгуриди все это говорил и ножом ловко переворачивал на сковороде рыбу.

Я стоял перед Сгуриди и думал: «Хорошо, я половлю рыбу с его сыновьями. Я ведь даже боялся думать об этом, так мне этого хотелось. Но где же море, о котором мы мечтали с отцом, море, которого я никогда не видел?» И я спросил об этом Сгуриди.

Рядом послышался смех, я обернулся и увидел черную, как маслина, девочку. Кожа ее была такая же, как глаза и косы. Она вся сверкала на солнце и смотрела на меня как на чудо, на мальчика, не видавшего моря.

— Да вон же оно, вон тамочки, за акациями, за обрывом, — давилась она от смеха, не желая громко изобличить мое невежество.

Я подбежал к акациям и понял, что о море просто невозможно ничего сказать. Море было такое большое, такое огромное, такое бесконечное, что я не мог больше ни минуты разговаривать со стариком Сгуриди.

Я бросился к глинистому обрыву, с обнажившимся желтым песчаником, солончаками, лебедой и редкими тоненькими гвозди́ками в четыре бледно-розовых лепестка, легкими, как крылья бабочек. Я не без труда спустился вниз.

Теперь море было совсем рядом, набегало на мои изорванные ботинки, пенилось у камней.

Девочка оказалась за моей спиной. Она посмотрела в глаза и спросила с хитренькой улыбкой:

— Ну как, ничего себе? — И конечно же подумала: «Вот оно какое, наше море!»

…Я остался у Сгуриди. Я ходил с его сыновьями за скумбрией; я пил на свадьбе Карлиноса сантуринское; я искал крабов среди прибрежных камней с младшей Сгуриди — Стеллой; я ловил с лодки «Олимпия» на самодур бычков. Но я помнил об отце.

Он сказал: «Я вернусь». Он всегда выполнял свои обещания. Он приедет в Одессу, а меня там не будет.

Я должен во что бы то ни стало разыскать Фаину Аванесовну!

Люди ко мне были добры, но я должен был уйти. Я не мог поступить иначе, и я ушел. Но прежде чем я ушел, я исходил берег бухты, излазал обрывы.

…Через неделю была свадьба Карлиноса. В городах был голод. Крестьян обобрали немцы, потом белая армия. Но рыбаки каждый день уходили в море. Рыбу нельзя отобрать всю, за ловом трудно уследить. Сгуриди знали свое нелегкое ремесло.

Свадьбу праздновали по древнему обычаю. Карлинос вынес невесту из дома ее родителей на руках — маленькую греческую куклу, укутанную в белый шелк и кружево.

Ее посадили в арбу и лицо прикрыли воздушным покрывалом. Один из почетных гостей, винодел, длинноносый и тощий старик, ехал впереди с обнаженной кривой саблей и милостиво приветствовал встречных. Позади арбы шли гости, матери несли маленьких детей.

Когда вернулись из церкви, новобрачных угостили вином. Так начался пир, продолжавшийся весь день и дошумевший на вторые сутки.

Невеста почему-то была очень робка и танцевала, закрывая рукавом искусно разрисованное лицо, а Карлинос гордо и пьяно стучал сапогами по земляному полу.

Между танцами бандурист пел песни. Он сидел среди почетных гостей и наслаждался едой и вином. Я сидел гордый рядом с ним, как его спутник.

Мне, голодному мальчику, все казалось прекрасным. И питэ — пирог, начиненный бараниной, и сардалья — кашица из орехов с чесноком (как сказал Сгуриди, лучшая приправа к сушеной соленой рыбе). Мы ели и наслаждались.