См. статью «Любовь»

Найгель выслушивает и кивает головой. Взгляд его блуждает где-то далеко, глаза медленно стекленеют.

— Расскажи мне о ней, о смерти, Шахерезада. И пожалуйста, поторопись…

Вассерман принимается рассказывать, как ноги Казика подкосились и он упал на землю. Не мог больше выносить своей жизни. Напоследок попросил Отто помочь ему увидеть мир, в котором жил. Жизнь по ту сторону ограды зоопарка, к которой вообще не успел прикоснуться. По знаку Отто Арутюн снова проделал отверстие в прутьях клетки. Но не зоопарк открылся за ее пределами, а лагерь Найгеля.

Примечание редакции: В этом не было ничего удивительного — лагерь всегда поджидал обитателей зоопарка у самых ворот.

Казик увидел высокие и мрачные сторожевые вышки, колючую проволоку под током высокого напряжения, железнодорожную платформу и пути, которые не ведут никуда и ни к чему, кроме смерти. Он учуял запах горелого человеческого мяса — тут постоянно сжигали свежие трупы, одни люди сжигали останки других, только что замученных ими людей, — услышал крики и хрип заключенного, провисевшего целую ночь подвешенным за ноги, и тяжкие мучительные стоны оберштурмбаннфюрера Найгеля, тоже плененного в собственном лагере. Вассерман рассказал ему — голос его был холоден и безжизнен, лишен каких бы то ни было интонаций, — как в первые дни в лагере, когда работал у печей, в которых сжигали трупы, ответственные за это дело доставляли ему и его товарищам нефть, чтобы заливать ею груды тел. Потом продуктивность работы была повышена: руководители работ обнаружили, что женские тела горят лучше, чем мужские, особенно тела дородных женщин. Отряду могильщиков было приказано укладывать самые упитанные женские тела в нижний ряд, чтобы обеспечить быстрое разгорание всего штабеля. Таким образом удалось сэкономить большое количество нефти, отмечает Вассерман. Глаза Казика в ужасе расширились от открывшейся перед ним картины. Одна слезинка выкатилась из них — сумела расколоть их сушь и поранила глаз до крови по дороге наружу. Губы его что-то бормотали, Фрид наклонился к нему, чтобы расслышать слова, но тотчас выпрямился, потрясенный.

— Отто, он хочет умереть… Немедленно. У него нет сил.

Врач посмотрел на часы. По его расчетам, чтобы завершить полный жизненный цикл, Казику полагалось просуществовать еще два часа тридцать три минуты. Но, как видно, и этот незначительный срок представлялся ему излишним. Фрид произнес с мольбой:

— Погоди, Казик, зачем торопиться? Погоди. Может, ты еще окрепнешь, поправишься… Сумеешь превозмочь это, забудешь. Ведь в жизни не всегда бывает так — это просто такой скверный период. Прошу тебя, пожалуйста… — Он почувствовал нелепость и убогую лживость своих слов и умолк.

Отто кивнул головой.

— Если он хочет, Альберт, — произнес он медленно, — мы поможем ему.

Фрид уронил лицо в ладони и издал странный звук. Мастера искусств отвели глаза. Потом Фрид наклонился и поднял Казика на руки. От крошечного тельца исходил смрадный запах разложения, желтые кривые зубы выпадали изо рта при каждом движении врача. Сквозь коросту, покрывавшую тело Фрида, пробивались новые цветущие побеги и издавали свежий приятный запах розмарина. Врач отнес Казика на большую поляну. Два глаза, покрасневшие от слез, сверкнули в зарослях кустов. Фрид наклонился и осторожно поставил Казика на землю в центре системы зеркал (см. статью Прометей), созданной советским физиком профессором Семёновым (см. статью Сергей). Казалось, врач намеревается присоединиться к ребенку, но Отто вовремя заметил это и силой оттащил его оттуда, ухватившись за полу его одежды. Фрид повернул к нему лицо и воскликнул гневно:

— Позволь, позволь! Мы виноваты в том, что случилось…