Смейся, паяц!

Вспоминаю великолепный рассказ Бредбери: в одном далёком ущелье сохранилось доисторическое племя. Через это ущелье проходило железнодорожное полотно. Раз в сутки, ночью, сквозь ущелье проскакивал паровоз. Шипящий паром, сверкающий фарами, он воспринимался дикарями, как чудовище, и каждую ночь племя выделяло двух смельчаков-воинов, которые бросались на него с копьями наперевес. Так они воевали с паровозом до последнего мужчины.

История грустная, но поучительная: паровозы нужно пропускать. Если кончится пар, они сами остановятся. А если нет – счастливого им пути. Тем более, что сейчас уже не паровозы, а тепловозы.

Так что же такое старость? Пустынная гавань в конце пути? Плывём эскадрой, а приплываем в одиночку?.. А что такое одиночество? Это начало умирания. Человек умирает ещё до своей биологической смерти – в тот момент, когда ему уже не для кого жить, когда его уже никто не держит на этой земле…

Как же научиться жить так, чтобы нас не хотели отпускать?.. Как?…

ТЕАТР «ГЕШЕР»

Через год после моего приезда в Израиль – приехал Лёня вместе с группой московских артистов. Они приехали, поставив перед собой труднейшую задачу: создать в Израиле новый театр. Во главе их стоял молодой режиссёр Евгений Арье, ученик Товстоногова и Гончарова. Первые же спектакли произвели огромное впечатление на израильскую публику, но они шли на русском языке, круг зрителей был ограничен, приходили только русскоговорящие, в то время ещё малоимущие, у которых была масса проблем с жильём, работой, изучением иврита. Поэтому спектакли шли редко, при очень дешёвых билетах, и, хотя театру помогали – актёры месяцами сидели без зарплат.

Театр был на грани закрытия. И тогда коллектив решил переходить на иврит: не зная языка, каждый зазубрил свой текст и последнее слово партнёра, к которому он должен «привязаться».

Премьера на иврите вызвала взрыв восторга. О спектакле писали все израильские газеты, восхищаясь его высоким уровнем. «Гешер» получил признание, помещение, статус государственного театра и, самое главное, любовь израильской публики – по сей день (а уже прошло более десяти лет) почти все спектакли идут с аншлагами. Театр стал гордостью Израиля, его ежегодно приглашают на самые престижные международные фестивали, где он всегда получает премии. А Лёня до сих пор со смехом вспоминает, как после первой премьеры актёры обнимались и благодарили друг друга за то, что не забывали последние слова своих последних фраз, давая возможность партнёру продолжить диалог.

Конечно, я был рад переезду брата, но очень боялся за него, боялся, что здесь он потеряет ту фантастическую популярность, которая у него была в СССР, и это омрачит ему жизнь. Кроме того, работа в «Гешере» требовала максимальной нагрузки. Если в Москве, в театре на Малой Бронной, как один из ведущих актёров он участвовал, максимум, в десяти спектаклях, а остальное время мог спокойно сниматься в кино, выступать на телевидении, выезжать с концертами в другие города – то здесь он был занят почти во всех спектаклях, число которых доходило до двадцати шести в месяц, плюс репетиции очередной премьеры, которую выпускали за три месяца, репетируя ежедневно.

Но Лёня оказался молодцом: в самые трудные дни я не слышал от него ни жалоб, ни сожалений: сцепив зубы, он учил роли на незнакомом языке, не пропускал ни одной репетиции, участвовал во всех спектаклях. Кроме того, он ещё снимался в кино, подрабатывал в концертах и радиорекламах. А ведь приехал тоже уже не мальчиком: за пятьдесят. Чтобы выдержать такой ритм, он регулярно занимался в спортзале (и занимается по сей день), плавает в бассейне и, главное, при его постоянных застольях, умеет ограничивать себя в еде, половинить порции, что меня просто потрясает, ибо я, профессиональный обжора, ограничивать себя до сих пор не научился. Иногда, на правах старшего брата, я ругаю его за то, что он не пришёл к нам на субботний обед. Он оправдывается:

– Шурик! Пойми: если в субботу я пропущу спортзал – следующую неделю не смогу работать в том же ритме!