Смейся, паяц!

Майиной мечтой было открыть всеизральский центр семьи и она готовила для этого почву: оснастив своих учениц дипломами, помогала им устроиться на работу, создавая по всей стране сеть русскоязычных психологов. Для этого постоянно встречалась и с чиновниками своего министерства, и с членами Кнессета, и с мэрами городов, «выбивая» новые рабочие места и деньги на зарплаты… Понять, как в Израиле это сложно, могут только злокачественные оптимисты, которые когда-то пытались это проделать и сейчас безуспешно восстанавливают свою нервную систему. Но Майя не сдавалась. На своей маленькой машинке она носилась по всей стране, возвращалась усталая, измотанная, но счастливая: чего-то добилась, что-то двинулось, кто-то уже работает. Кроме всего этого, она читала лекции, писала статьи, выступала на конгрессах и симпозиумах. И при всей безумной занятости, находила ещё время и силы кого-то утешить и успокоить, или встречаясь, или по телефону. Телефоны звонили беспрерывно, взывая о помощи – я психовал и кричал, что не могу больше жить в центре психологической поддержки, и требовал прекратить вечерние и ночные консультации. Но это было единственное, в чём она никогда не уступала: «Шурик, я им нужна!».

Впоследствии, я собрал у знакомых операторов все отснятые её интервью. В одном из них, на вопрос «Счастливы ли вы?» она, по-детски искренне, воскликнула: «Конечно! Ведь есть ещё столько людей, которым я нужна! Конечно, я счастлива: я могу им помочь!».

...

Ей нужно было быть нужной. Она для этого пришла на нашу Землю – всё отдавать: свои вещи, свою еду, своё время, свою душу, свою жизнь. А я не понимал и все годы с этим боролся, огорчая её, доводя до слёз, усложняя выполнение её миссии. Разве можно заставить рыбу не плавать, а соловья не петь?.. Но я это понял только сейчас. Если б я это знал раньше! Если б знал!..

В Израиле, разогретом и, казалось бы, разомлевшем, время стремительно бежит вперёд, несётся, летит с эмигрантским коэффициентом ускорения. Майе исполнилось шестьдесят, возраст, когда женщин отправляют на пенсию. Но её не отпустили, попросили остаться. Она проработала ещё пять лет и только тогда ей начали оформлять пенсию, с первого сентября две тысячи первого года.

А пока – у неё были два месяца отпуска, и она собралась лететь со мной в Украину, где у меня планировалось несколько выступлений, а потом – вместе в Москву, повидаться с детьми и внуками.

* * *

Начиная с этой главы, писать становится всё тяжелей и тяжелей, чувство вины зубами воспоминаний всё глубже вгрызается в мою совесть: может, не будь этих выступлений, этой поездки, не было бы последующего кошмара и она сейчас сидела бы со мной рядом или возилась на кухне. Но я, плод советского воспитания, всегда ставил дело превыше всего: своего здоровья, здоровья близких, благополучия семьи!..