Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

К 1905 году Тэффи, по-видимому, зарабатывала достаточно, чтобы позволить себе переехать в квартиру в доме 10 по Саперному переулку, где проживали несколько влиятельных деятелей культуры и науки. Почти 40 лет спустя Галич вспоминал «громадный дом с тремя внутренними дворами», среди жильцов которого были религиозные философы Н. А. Бердяев (1874–1948) и А. В. Карташёв (1875–1960), писатель и создатель «мистического анархизма» Г. И. Чулков (1879–1939), Тэффи и сам Галич[127]. Два соседа Тэффи, Бердяев и Чулков, стали издавать новый литературно-философский журнал «Вопросы жизни» и пригласили ее публиковаться в нем. Она так и не собралась, но именно в редакции журнала произошла ее первая встреча с прозаиком-модернистом А. М. Ремизовым (1877–1957), заведующим хозяйственной частью редакции [Тэффи 2004: 248] («45 лет»). 45 лет спустя он вспоминал: «С вами познакомился 11 окт. 1905 г. <…> А были вы Тэффи с прибавлением: сестра Лохвицкой»[128].

Согласно Галичу, петербургский художественный и философский авангард почти ежедневно собирался в квартире Чулкова, и нет сомнений в том, что там часто бывала и Тэффи, в своих воспоминаниях назвавшая Чулкова другом [Тэффи 2004: 248]. Е. В. Аничков также вспоминает, что встречался с «веселой и не по-женски умной Теффи» на знаменитых собраниях в квартире поэта-символиста и ученого-эллиниста Вяч. Вс. Иванова (1866–1945) и его жены, писательницы Л. Д. Зиновьевой-Аннибал (1866–1907). Квартира была расположена на последнем этаже шестиэтажного дома у Таврического сада и поэтому именовалась «Башней» [Аничков 1923: 48]. Поэт С. М. Городецкий (1884–1967) оставил яркое описание одного из таких характерных вечеров:

Большая мансарда с узким окном прямо в звезды. Свечи в канделябрах. <…> Собирались поздно… Спорили бурно и долго. <…> После диспута, к утру, начиналось чтение стихов. <…> Много прекрасных вещей, вошедших в литературу, прозвучали там впервые [Александр Блок в воспоминаниях 1980, 2: 331–332][129].

Поразительно, что гости «Башни» дышали этой изысканной атмосферой в течение революционного 1905 года. Бердяев отмечал, что его «поражает контраст. На “башне” велись утонченные разговоры самой одаренной культурной элиты, а внизу бушевала революция. Это были два разобщенных мира» [Бердяев 1991: 155][130]. Тэффи и Галич относились к тем, кто умудрялся существовать в обоих этих мирах, которые в известном смысле не были так уж разобщены, ибо Иванов предвидел аналогичную культурно-историческую революцию [Иванов 1916: 276, 280–281][131]. Она должна была стать духовно-эстетической параллелью уличному восстанию, ее источником Иванов видел театр, которому, по его мнению, следовало вернуться к своим древним корням, уходящим в обряды, отбросить современные условности, отделявшие публику от актеров, чтобы все могли слиться в «сборном действе» [Иванов 1916: 282]. Теоретические рассуждения Иванова были положены в основу литературно-театрального кружка «Факелы», которому, как в начале 1906 года высокопарно писал Галич, суждено было стать «первым зачатком будущего театрального мистического хора, будущей “общины” художников» [Галич 1906: 139]. В кружок входили ведущие модернистские поэты и критики, а на его периферии, добавлял Галич, находилась и «красочно-мистическая Тэффи (Н. А. Бучинская) с ее глубокими и прозрачными символами» [Галич 1906: 127]. Проект театра «Факелы» (сам театр так и не родился) возглавлял великий режиссер-экспериментатор В. Э. Мейерхольд (1874–1940), карьера которого еще только начиналась, а Тэффи входила в инициативную группу [Волков 1929: 218–219]. Впоследствии она вспоминала:

Несколько лет назад, когда талантливейший В. Э. Мейерхольд еще не был режиссером на Императорской сцене, а только горел и мечтал, он часто в кругу сочувствующих говорил о театре будущего. О «настоящем» театре.

У него была своя теория. <…>…помню, что она основывалась как-то математически, геометрически.

<…>

Мы все горели и мечтали вместе с Мейерхольдом и поверили бы ему без всякой теории.

– Долой рампу! – пищали одни.

– Долой сцену, – рекомендовал другой.

– Сборное действо! – ухал кто-то в углу.

Горели! [Тэффи 1915в: 85–89][132].