Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Когда она приготовилась уходить, он стал «страшным… и совсем безумным», умоляя ее: «А только вспомни…» По дороге домой Тэффи рассказывала Розанову, как странно Распутин прицепился к ней, и думала, что это случилось «из-за “Русского слова”» [Тэффи 2004: 282]. Однако сложно было соотнести образ такого Распутина-интригана с той «совсем безумной» личностью, которую она только что видела. Между тем последствия встреч писателей с Распутиным дали Тэффи ответ на вопрос о том, что представляет собой его окружение. Через несколько дней Измайлов сообщил ей о газетной статье, в которой говорилось, что Распутин часто встречается с писателями, которым рассказывает «забавные анекдоты» о чрезвычайно высокопоставленных особах [Тэффи 2004: 285]. В результате Филиппов подвергся полицейскому допросу, а Измайлов предупредил, что их тоже могут допросить и уж наверняка установят за ними слежку. С его точки зрения, «противнее и удивительнее всего» было то, что на доске у допрашивавшего его охранника Филиппов увидел бумагу, написанную почерком М-ча. Тэффи неуверенно предположила, что М-ч работает на охранку, и биография Распутина, написанная Радзинским, подтверждает ее подозрения [Radzinsky 2000: 309–310]. В заключение Тэффи пишет, что они больше никогда не встречалась с Распутиным, но после его убийства в конце 1916 года вспомнила его слова:

«Сожгут? Пусть сожгут. Одного не знают: Распутина убьют,

и России конец.

Вспомни!.. вспомни!..»

Вспомнила [Тэффи 2004: 286].

Пока Распутин и его окружение творили свои гнусные дела, экономика военного времени быстро катилась под откос. С одной стороны, появились бессовестные спекулянты, наживавшие огромные богатства, с другой стороны – начался повальный дефицит, из-за чего условия жизни простого народа стали невыносимыми [Florinsky 1969: 139]. В сентябре 1915 года Тэффи описала действия спекулянтов в одном из петроградских кафе.

К столику рассказчицы подходит «господин» и заводит разговор с ее спутником:

– Имеете олово?

– Нет, но я имею марлю.

– Я тоже имею марлю, но я не имею олова.

<…>

Разговор, столь похожий на упражнения по самоучителю иностранным языкам, удивил меня [Тэффи 1918: 102–106]

(«В кафе»)[267].

Из-за острого дефицита потребительских товаров в феврале 1916 года Тэффи советовала своим читателям, как поступать в условиях, когда нет муки:

…закройте глаза и, сосредоточив всю свою волю, повторите

семнадцать раз отчетливо и громко:

– Не хочу муки! Не хочу муки! Не хочу муки!

<…>

После этого. <…>

– Мука? – скажете вы. – Qu’est-ce que c’est[268] такое?

Несмотря на такие кризисы – и, возможно, из-за потребности уйти от суровой реальности – театральная жизнь шла своим чередом. Среди произведений легкого жанра, пользовавшихся значительным успехом в Москве в начале 1915 года, была комедия Андре Ривуара «Король Дагобер» (Le bon roi Dagobert, 1908), переведенная с французского рифмованными куплетами Тэффи и ее сестрой Еленой [Ривуар 1915][269]. Более значимым событием стала постановка в московском Малом театре «Шарманки Сатаны» – единственной большой пьесы, написанной Тэффи в России. Она завершила работу над ней в конце 1915 года и в середине декабря телеграфировала директору Малого театра А. И. Сумбатову-Южину (1857–1927), убеждая принять ее к постановке[270]. Должно быть, он сразу согласился, поскольку в том же месяце она подписала контракт, а премьера состоялась в конце февраля или в начале марта 1916 года[271].

«Шарманка Сатаны» демонстрирует оба лица Тэффи, и «смеющееся», и «плачущее», но с неравным успехом. Критика в целом похвалила комические эпизоды, однако серьезные части сочла неоригинальными и слабыми, и только Дмитрий Щербаков, верный муж Тэффи, сверх всякой меры превозносил пьесу после ее премьеры в Петрограде[272]. Критики были вполне справедливы, когда указывали на отсутствие в этой пьесе оригинальности, ибо заурядность провинциальной жизни оставалась привычной темой русской комедии начиная с XVIII века, а героиня Тэффи, Арданова, несчастная в браке молодая жена – персонаж не только распространенный в русской и мировой драматургии, но и появлявшийся в ранних рассказах писательницы.