Смеющаяся вопреки. Жизнь и творчество Тэффи

Дочери Тэффи. Варшава, 1935 год. Елена Бучинская (слева) была известной актрисой театра и кино, а Валерия Грабовская стала переводчицей сочинений своей матери и сотрудником польского Министерства иностранных дел. Личные документы Тэффи; любезно предоставлено Бахметьевским архивом Колумбийского университета.

После смерти Тикстона друзья советовали Тэффи отправиться в путешествие, и в конце ноября она решила навестить живших в Варшаве дочерей. Благотворных результатов поездка не принесла, поскольку Валю, как Тэффи сообщала Зайцевой, она «застала очень печальную и усталую», ее муж свалился с гриппом, а у Гули были проблемы с печенью. Она немного развеялась, побывав «в чудесной вилле» Гули, располагавшейся в часе езды от Варшавы. Вилла находилась «около самого леса, елки и березы. <…> В домике тепло, уютно и очень красиво. Комнаты как в постановке северных пьес Худ. Театра». Снег напомнил ей об утраченной России: «В окно виден на крыше снег. Зима. Зимы в моей жизни не было лет 15»[545]. Однако, вернувшись в Варшаву, Тэффи пожаловалась Зайцевой, что оттепель превратила свежевыпавший снег в черную грязь и что она вновь чувствует себя одинокой, страдает от мигреней и не в состоянии работать. К январю 1936 года она вернулась в Париж. Впереди ее ожидал еще один трудный год. Впрочем, в марте произошло приятное событие: вышла в свет «Ведьма» – ее первый сборник после 1932 года[546].

«Ведьма»

Летом 1930 года, находясь на водах в Сен-Нектере, Тэффи написала несколько фельетонов, где сравнивала природу сельской Франции и ее жителей с русской деревней. Вспоминая родную страну после «десяти лет разлуки», она видела своим «европейским взглядом», какой «действительно странной страной» она была, населенной «удивительными, непонятными людьми»[547]. Она задавалась вопросом, не отличается ли так Россия от Запада из-за своего климата – «буйной, короткой, сумасшедшей весны, тяжелой, черной зимы» – или огромного размера – «бесконечной однообразности впечатлений (лес, так иди по нем двое суток, степь – так четверо».

Более глубокое исследование специфической природы русского народа – в особенности простых деревенских жителей – проводится в ряде рассказов, опубликованных в «Возрождении» в 1931 году и только пять лет спустя, с некоторыми дополнениями, включенных в сборник «Ведьма», который стал одной из любимых книг Тэффи: «…единственная из моих книг, за которую мне абсолютно не совестно»[548], – писала она Бицилли. Как она объясняла Амфитеатрову, цель у нее была серьезная: изобразить «вчерашних богов», которые «в народной жизни живут да поживают». Иными словами, ее интересовало не столько славянское язычество (хотя она и приводит увлекательные и подробные описания некоторых «богов»), сколько то, как старые верования продолжают формировать русский характер. Как она пишет в рассказе, давшем название всему сборнику: «Иностранцу, само собою разумеется, рассказать об этом совершенно невозможно – ничего не поймет и ничему не поверит. Ну, а настоящий русский человек, не окончательно былое забывший, тот, конечно, все сочтет вполне достоверным и будет прав» [Тэффи 1997–2000, 2: 198][549].

Как правило, фантастические рассказы подразделяются на две категории: в одних все действительно происходит по воле сверхъестественных сил, в других в финале случившееся получает рационалистическое истолкование; но истории Тэффи не относятся ни к одной из групп. В них происходят некие необычные события, которые простой люд объясняет вмешательством нечистой силы, но ничто из случившегося не является однозначно сверхъестественным. С другой стороны, автор не дает никаких правдоподобных объяснений, поэтому читатель остается в состоянии волнующей неопределенности. Понять подход Тэффи позволяют комментарии повествовательницы в рассказе «Собака»:

Часто люди склонны видеть чудесное в пустяках или вообще там, где все обычно и просто, любят припутать какие-нибудь свои предчувствия или сны, которые они толкуют соответственно случаю, так или иначе. Другие же, трезвые натуры, наоборот, очень скептически относятся ко всему необъяснимому, разбирая и объясняя истории, лежащие вне их понимания. Я не принадлежу ни к тем, ни к другим, объяснять ничего не собираюсь, а просто честно расскажу, как все было, все, начиная с того начала, которое я началом считаю [Тэффи 1997–2000, 2: 296][550].