Смена режима. На пути к постлиберальному будущему

Напротив, существует не менее мощная, хотя сегодня и менее доминирующая традиция, утверждающая превосходство "здравого смысла", повседневного знания, которое с большей вероятностью может быть обнаружено как коллективное знание, встроенное в жизнь и практику обычных людей. Самый известный ученик Платона, Аристотель, положил начало традиции, которая не только критиковала частое высокомерие экспертов, но и - по крайней мере, в некоторых своих трудах - возвышала роль "здравого смысла" как одного из потенциальных претендентов на социальное и политическое правление. Его аргументы - одни из немногих, найденных в античности, которые положительно оценивают демократию, режим, который часто критиковался античными философами как один из самых несправедливых.

Аристотель признавал, что существует сильное утверждение в пользу демократии - правления многих. Аристотель признавал, что существуют определенные искусства и дисциплины, которые явно требуют специальных знаний, среди них медицина, инженерия и пилотирование. Действительно, только те, кто овладел этими дисциплинами, должны сами выбирать, кто имеет право заниматься ими - эксперты должны и готовить экспертов, и выдавать им дипломы. Хотя эти утверждения самоочевидны и продолжают практиковаться сегодня - до сих пор широко распространено мнение, что только обладатели докторской степени могут присваивать ее кандидатам, которых они считают квалифицированными, - Аристотель предложил ключевое дополнение. "Есть некоторые [искусства], в которых создатель не может быть единственным или лучшим судьей, но в которых те, кто не владеет этим искусством, также имеют некоторое представление о его произведениях. Например, создатель дома не единственный, кто обладает некоторым знанием о нем, но тот, кто им пользуется, судит [о нем] лучше, чем он". Аристотель отличает ряд "пользователей" от "экспертов" – «пилот лучше плотника разбирается в рулях, а обедающий, а не повар, лучше разбирается в банкетах».

Аристотель заметил, что те, кто пользуется тем, что делают или разрабатывают эксперты, или на кого влияют экспертные решения, зачастую лучше разбираются в преимуществах и недостатках этих решений, планов или продуктов, чем сами эксперты. Мудрость толпы возникает в основном не потому, что они могут претендовать на обладание специализированными знаниями экспертов, а потому, что они обладают преимуществами "здравого смысла" и опыта - повседневного взаимодействия с объектами или практикой мира, которых так часто не хватает в теоретических оценках экспертов. Любая семья, владеющая домом какое-то время, быстро распознает недостатки того, кто планировал дом, будь то расположение выключателей и розеток, размеры комнат или даже вся планировка. Во многих случаях неспециалисты лучше понимают последствия таких планов, чем знающие специалисты. Само выражение "здравый смысл" отражает суть этой дистиллированной мудрости: "смысл" или вид понимания, который является обычным и общим. Против утверждений о правиле экспертов выступает мудрость, вытекающая из опыта обычных людей в повседневной жизни.

Таким образом, Платон и Аристотель в своих самых ранних формах сформулировали некоторые основополагающие различия между двумя относительными подходами к политическому знанию, которые, в свою очередь, указывают на три основные области, в которых претензии на политическое почтение к "здравому смыслу" обретают свою силу:

Во-первых, "здравый смысл" опирается на обширный резервуар традиционных знаний, коллективную память обычных людей, основанную на уроках, извлеченных из повседневной жизни. Как первоначально сформулировали ранние консерваторы, такие как Эдмунд Берк, традиционное общество кажется невежественным в глазах "экспертов", но на самом деле оно состоит из глубокого колодца опыта и мудрости здравого смысла.

Во-вторых, такое знание противостоит узости специализации, вместо этого устанавливая связи между различными явлениями мира, которые более приближены к мудрости и благоразумию, необходимым для справедливого политического правления. "Здравый смысл" является более всеобъемлющим, чем узость экспертного знания, и, следовательно, более уместным и освещающим как форма политического знания.

Наконец, социальные и политические условия, которые благоприятствуют роли "здравого смысла", отличаются и даже противоположны условиям и целям, которые благоприятствуют роли экспертизы. Если опыт особенно ценится в обществах, которые стремятся к прогрессу, изменениям, трансформации и "росту", то роль "здравого смысла" особенно ценится и необходима в обществах стабильных, в которых преобладает преемственность между поколениями. В таких обществах старшие поколения передают мудрость опыта молодым, тогда как в прогрессивных обществах любые знания пожилых людей быстро вытесняются, и они становятся неактуальными. Таким образом, эти соответствующие формы социального и политического понимания не являются "нейтральными", скорее, они обе вносят свой вклад, и их относительные статусы вытекают из самой природы социального и политического порядка.