Смерть домохозяйки и другие тексты

«Я был очень удивлен, когда Даниус ушел», – говорит почти девяностолетний Йон Селбинг, легендарный фотограф и дизайнер «Оррефорса». Мы встретились в Линчёпинге, где он живет с женой Каролой. Селбинг поступил на фабрику в 1927 году в качестве ученика рисовальной школы Гате и Хальда, и он отлично помнит управляющего Даниуса.

«Даниус ушел внезапно, просто исчез. Никто так и не понял, почему».

«Ничья позиция не бывает более шаткой, чем позиция босса!» – говорит другой мой собеседник, который тоже в те времена работал на фабрике, но пожелал сохранить анонимность. И продолжает:

На то заседание Даниус пришел с антикризисным планом, над которым усердно поработал. И на этом же заседании его уволили. Всё было сделано очень некрасиво. Члены правления один за другим покинули зал заседаний, так что остались только Хелльнер и Даниус. И вот таким образом Даниус узнал, что его освобождают от должности. Думаю, всё дело было в этой плавильной печи, которая никогда толком не работала.

Только в августе 1932 года, после пяти с половиной месяцев забастовок, фабрика снова заработала в прежнем режиме. И не было нужды дожидаться годового отчета – всем было ясно, что ситуация катастрофическая. Выручка упала до сорока процентов против обычных показателей. Правление приняло решение снизить акционерный капитал до пятидесяти процентов.

Первого апреля 1933 года Эдвард Хальд взял управление в свои руки, и ситуация на фабрике начала выправляться. Й. Х. Даниус переехал в Стокгольм.

Я не знаю, чем занимался дедушка после того, как его карьера закончилась; известно лишь, что он любил гулять в Скансене: в старом альбоме сохранилось много фотографий. Он жил в квартире по улице Виллагатан, а в шкафу-витрине стоял суперсовеременный стеклянный сервиз, спроектированный Симоном Гате.

Художественное стекло и модернизм

Впервые опубликовано в сборнике «Kärlek till glas: Agnes Hellners samling av Orreforsglas» (red. Nina Weibull, Stockholm, 1998).

Производство стекла имеет долгую историю и насчитывает примерно четыре с половиной тысячи лет. А вот художественному стеклу лишь чуть более ста. Оно – дитя эры машинного производства.

Вплоть до второй половины XIX века стекло производилось для того, чтобы его использовали. Каждое изделие имело конкретное утилитарное предназначение, даже если оно сводилось к тому, чтобы хранить благородный напиток или служить реквизитом для натюрморта из свежих фруктов. Формальный язык задавался традицией и не зависел от желаний конкретного художника. Что не мешало, конечно, стеклянным изделиям порой исполнять роль представительских украшений. Стекло было дорогим материалом, и обладание им подтверждало прочный социальный статус владельца. Но художественное стекло – в том смысле, в каком мы понимаем его сегодня, – было в те времена явлением неизвестным. Тенденция начинает проявляться только к концу XIX века, когда внутри отрасли выделяются две концепции: стекло художественное и стекло бытовое.

Так, ваза из голубого стекла «Фейерверк» Эдварда Хальда изначально не замышлялась как сосуд для хранения фруктов. Внушительных размеров яблоки Ингеборг Лундин – хрупкие тонкостенные изделия из желто-зеленого хрусталя – лучше всего смотрятся на полу, в тиши созерцательного пространства. Метровые лодки из литого стекла, созданные Бертилом Вальеном, требуют отдельной комнаты, чтобы держаться на расстоянии от штампованных вазочек для орешков.

Художественное стекло стремится быть искусством – и ничем более. Это искусство ради искусства, а не ради пользы, потому что, согласно нашим современным взглядам, настоящим искусством может считаться лишь то, что существует ради самого себя. Да, это вносит серьезные коррективы в утилитарное мышление.

1

XIX век – это эпоха машинного производства. Это век фотографии и рекламы, железных дорог и промышленных выставок, а также стремительно развивающегося товарного рынка. К концу века процесс достиг апогея, что проявилось в рождении конвейерного производства и рационализации труда. В это же время складывается концепция, согласно которой «искусство» означает нечто чувственное, спонтанное, уникальное, естественное и индивидуальное, тогда как «машина» и «техника» понимаются как нечто бездушное, безличное, рациональное, искусственное и массовое.