Смерть домохозяйки и другие тексты

Мы с Ниной были вполне обычными подростками. Джинсы – Gul och blå или Wrangler. Первые поцелуи. Разбитые сердца. Слезы в комнате, за закрытыми дверями. Балет – для Нины, баскетбол – для меня. Домашние задания. Походы в кино. В целом, мы вели себя хорошо и отлично справлялись со всем, за что брались. По части подъема вверх по склону холма у нас была неплохая школа.

Но по одному пункту мы всё же расходились с обычной подростковой моделью. У нас как-то не сложилось с подростковым бунтом. Не то чтобы мы так специально решили. Просто так уж вышло. Потому что, как бы самозабвенно ни предавался ты мировой скорби, глупо бунтовать против отца, которому уже за семьдесят, – по крайней мере, против такого, каким был наш отец. Иногда мы, конечно, позволяли себе умеренное непослушание. И случалось, что папа сердился на нас. Но мы с Ниной знали, что он может уйти от нас в любой момент, и в этом не будет ничего странного.

Кроме того, всё в нашем маленьком домашнем хозяйстве моментально шло наперекосяк даже при самых скромных проявлениях подросткового неповиновения. Ведь хозяйство держалось на нас троих. Готовка, мытье посуды, субботние уборки – всё делалось четко по расписанию, приколотому к кухонной двери. Подведет один – рухнет вся система.

12

Сразу по окончании гимназии я начала самостоятельную жизнь. Перепробовала несколько не самых престижных работ (среди прочего, работала крупье в казино), изучала литературоведение в университете, защитила диплом по творчеству Транстрёмера, некоторое время жила в Париже, затем начала писать для Dagens Nyheter, окончила аспирантуру сначала в Англии, а затем в США, получила докторскую степень. В США я прожила в общей сложности десять лет: семь лет на Юге и три года в Лос-Анджелесе. Плюс еще один год я провела в Берлине. За эти годы вышло несколько моих книг.

Возможно, выглядит так, словно всё это было тщательно спланировано. Но это не так. В свое время я ведь была уверена, что не осилю даже чистописание. Но постепенно – сама не знаю, как – я пропахала этот путь. Путь от зерна к караваю часто бывает непрост и извилист. Медленно, очень медленно стала я тем самым караваем.

Той осенью, когда я поступила в университет, – мне было двадцать, – Габриэль Гарсиа Маркес получил Нобелевскую премию по литературе. Я не помню, каким образом, но мне удалось достать три билета на Нобелевскую лекцию. Мероприятие проходило декабрьским вечером в здании Стокгольмской фондовой биржи в Гамла Стане. Папа, Нина и я нарядились и отправились на мероприятие. Мы с Ниной там не бывали ни разу; папе, возможно, доводилось – я не знаю. В любом случае, он был очень рад тому, что я всё организовала. После лекции мы решили отпраздновать это событие в кондитерской на Стурторьет. Было чувство, что мы стали свидетелями грандиозного события, ведь лекцию читал человек, написавший «Сто лет одиночества», собственной персоной! Настроение было праздничным. Папа широко раскинул руки. Мы заказали горячий шоколад со сливками и шафранные булочки.

И вот, сидя в кафе и обсуждая лекцию, мы завели наши обычные шуточки. Любимым нашим развлечением было представлять, что было бы, если бы мы выиграли в лото. Но тут мы с Ниной решили придумать что-нибудь более заковыристое. И чем безумнее были наши выдумки, тем больше веселился папа. Я попыталась превзойти себя и сказала: папа, а знаешь, что – однажды я стану членом Шведской академии! Папа добродушно рассмеялся.

Но Нина умудрилась меня переплюнуть – ее не так-то просто было заткнуть за пояс. Она сказала: папа, а знаешь, что – однажды я получу Нобелевскую премию!

Папа снова добродушно рассмеялся. Да, девочки, вы у меня обе молодчины, сказал он. Он отнесся снисходительно к нашим дурачествам – всё-таки праздник. А потом мы отправились домой.

Конечно, я не могла не вспомнить этот эпизод. Только тот, кто был уверен, что никогда в жизни не освоит чистописание, мог позволить себе шутку вроде этой. И мне кажется, папа тогда понял всё правильно.

13

Много лет прошло после тех восхождений на холм в Халландсосене, поездки в Египет и велосипедных экскурсий в Морбакку и Рансэтер. Папы больше нет. Он похоронен на церковном кладбище в Тэбю, недалеко от могилы моего брата. В папиной квартире в старом доме возле церкви Святой Катарины в Сёдере теперь живут другие люди.

А я сама уже на середине жизненного пути. Я часто думаю об этой старинной картине, «Лестнице жизни», где на вершине пирамиды изображена пара – мужчина и женщина. Я как раз достигла того возраста, когда стоишь на вершине – на самом выгодном месте, с лучшим обзором в обе стороны, по крайней мере, если верить картине. Оглядываясь назад, я вижу то, о чем только что написала, – и, конечно, многое другое, о чем я не рассказала. А глядя вперед, вижу жизнь, которую нужно прожить, тексты, которые ждут, чтобы их написали, и книги, которые ждут, чтобы их прочитали. Я также вижу кресло. И я вижу моего сына. И я отчетливо вижу то место, которое мы занимаем, – в линии наследования.