Смерть домохозяйки и другие тексты

Благодаря силе световых лучей, предвосхитивших его разложение, Ганс Касторп увидел облекавшую его плоть распавшейся, истаявшей, обращенной в призрачный туман, а в ней – тщательно вычерченный костяк правой руки, и на одном из пальцев этой руки – свободно висевший черным кружком перстень с печаткой, полученный от деда, устойчивый предмет земного бытия; человек украшает им свое тело, а этому телу суждено под ним истаять, и перстень освобождается и переходит к другой плоти, которая опять будет некоторое время носить его.

Впервые инженер-кораблестроитель осознал, что ему предстоит умереть. Он также получил еще один урок, хотя Манн прямо это не формулирует. Знакомство Касторпа с грандиозным рентгеновским аппаратом – это потрясающий урок эпистемологии.

В замкнутом пространстве рентгеновской лаборатории сходятся три точки зрения, три взгляда: взгляд молодого человека, который соперничает со взглядом доктора, который, в свою очередь, соперничает со взглядом рентгеновского аппарата. Чего стоит человеческий взгляд, если аппарат способен сделать видимым то, что никогда не удавалось увидеть человеческому глазу? И как толковать то, что видишь? Как мы узнаём о том, что знаем?

Теперь Ганс Касторп отказывается от всего, чему научился на равнине. Его мучает жажда знаний, и он начинает свое семилетнее образовательное паломничество, принимая горизонтальное положение со стопкой книг на животе. Постепенно этот зараженный меланхолией инженер превращается в просвещенного человека, в истинного интеллектуала с ненасытным аппетитом к гуманитарным знаниям – в самом широком смысле.

Мог ли Манн еще яснее сформулировать свою заветную мечту? Инженер превращается в интеллектуала: вектор развития Ганса Касторпа представляет собой символическое решение характерного для того времени конфликта между культурой и цивилизацией, духовной глубиной и поверхностной утонченностью, душой и наукой, естественностью и рациональностью, иными словами – между Германией, с одной стороны, и Англией и Францией, с другой.

Сам Манн рассматривал «Волшебную гору» как иронический роман воспитания, как очевидную пародию на повествование о годах учения Вильгельма Мейстера великого Гёте. Ему также нравилось думать, что духовное паломничество Ганса Касторпа явно перекликается с вечной историей о Парсифале в поисках Святого Грааля.

Однако если оторваться от указанных выше контекстов, то можно заметить, что и вокруг картины духовного развития Ганса Касторпа, и вокруг мифологического мотива вечного поиска выстраивается несколько иная сценография. Процесс духовного становления незамысловатого Касторпа проходит в окружении машин, аппаратов и прочих технических изобретений. Это позволяет понять, как крепко связан роман Манна с идейными исканиями 1920-х годов. Важно подчеркнуть, что самое примечательное из всех устройств – именно рентгеновский аппарат, который расщепляет человеческий взгляд, отделяя друг от друга две способности: зрение и знание. Отныне им суждено пребывать в вечном разводе.

Солнце немецкой духовной культуры уже зашло, и когда оно взойдет снова, на опустошенной земле останутся лишь сбитые с толку инженеры.

Гёте в Голливуде

Впервые опубликовано в двух частях в газете Dagens Nyheter: 22 августа (часть первая, «Манн экспортируется в Голливуд») и 29 августа 1993 года (часть вторая, «Послание в бутылке совершило виток вокруг планеты»). Затем эссе вышло целиком в специальном выпуске журнала Res Publica, посвященном Адорно, модернистской культуре и проблемам эстетики (vol. 32/33, nr. 1–2, 1996), под названием «Эмигранты в раю».

Два старых знакомых переплывают, каждый в своей лодке, Атлантику. Один плывет в Европу, другой – в Америку. Вот их лодки поравнялись, и оба одновременно воскликнули: «Ты что, спятил?!»

Эту историю часто пересказывали в среде эмигрантов из гитлеровской Германии, которым удалось добраться до Соединенных Штатов. Над ней смеялись и Томас Манн, и Брехт.