Смерть домохозяйки и другие тексты

Когда мы смотрим на «Аниару» в зеркало заднего вида, то поражаемся оригинальности Мартинсона. Нас также поражает то, насколько это произведение привязано к своему времени. Однако очевидно и то, что книга указывает в будущее с такой ясностью, какую никто не мог бы себе представить.

«Аниара» – уникальное творение не только в шведской поэзии, но и во всей западноевропейской литературе. Мы знаем, конечно, что эпические произведения писались и до Мартинсона; известно нам и то, что традиция эта восходит к «Эпосу о Гильгамеше», «Илиаде», «Одиссее» и «Потерянному раю». И так же само собой разумеется, что до Мартинсона создавалась научная фантастика: вспомним Мэри Шелли, Эдварда Беллами, Герберта Уэллса, Жюля Верна и Карин Бойе.

Но до Мартинсона никто не соединял древнюю форму эпической поэмы с материалом научной фантастики. В этом и заключается величие «Аниары». На практике это означает, что Мартинсон сочетает жанр высокой литературы с феноменом массовой культуры. Можно ли скрестить Гомера и «Звездный путь»? Наверное, именно таким дерзким решением казалась «Аниара» в 1950-х годах.

Схожую дерзость можно найти в «Улиссе» Джойса (1922), где герои – представители ирландского среднего класса – пребывают в тени греческих богов. Или можно взять более современный пример: эпический стихотворный цикл «Омерос» (1991) Дерека Уолкотта, в котором карибская современность проецируется на гомеровский фон.

Наверное, только такому писателю-самоучке, как Мартинсон, могла придти в голову идея о создании эпической научно-фантастической поэмы. Академически образованные поэты неохотно сочетают высокое с низким. Как бы то ни было, «Аниара» стала частью богатой шведской традиции научной фантастики – об этом пишет литературовед Йерри Мэттаа в книге «Лето с ракетой: Шведская научная фантастика 1950–1968 годов».

Мартинсон был дерзок. Но это не уберегло «Аниару» от беспощадного воздействия времени. И прежде всего стоит упомянуть виталистический взгляд на женскую природу: именно из-за него эта космическая сага выглядит словно покрытой слоем пыли. Женщины в «Аниаре» – за одним исключением – предстают идеализированным полом; они – воплощение красоты, мечтательности, загадочности. Женщины – обладательницы лона, матки, груди, но не более того. Они олицетворяют собой ту животворящую материю, которая должна излечить пороки современной цивилизации. Женщина противопоставляется мужчине, тело – машине, чувство – инструментальному разуму. (Исключением является Изагель, женщина-пилот; образ, за который мы должны быть благодарны автору, хотя и эта героиня по-своему идеализирована как воплощение холодного рассудка.) Подобный взгляд обусловлен временем; своими корнями он уходит в 1930-е годы и уже мало кого может удивить. Он многократно описан историками литературы, например Эббой Витт-Браттстрём. Женщина – это выход, путь к свободе, дорога домой. Возьмем, к примеру, такой фрагмент из поэмы, в котором помпезность рождает в лучшем случае комический эффект:

– Впусти, впусти меня в свои объятья,
там ясной и холодной смерти нет!
Живут долины Дорис в залах Мимы,
долины лоном Дейзи заменимы.
Забудем мы, вжимая тело в тело,
что Аниарой бездна завладела[81]

.

Книга Мартинсона отмечена влиянием своего времени и в том, что касается машины. В модернистской литературе машина часто связывается со смертью. В этом нет ничего странного, поскольку модернизм в изрядной степени подпитывался культурным пессимизмом и враждебностью к технике. Смерть-и-машина – один из постоянных мотивов в культуре начиная с конца XIX века. Вальтер Ратенау в 1898 году написал блестящий абсурдистский роман о полностью автоматизированной процедуре похорон, «Компания „Воскрешение“» («Die Resurrection Co.»). Всё работает по принципу конвейера, без посредничества человека. Когда же выясняется, что один человек был похоронен заживо, похоронное бюро решает установить телефоны во всех могилах. Вскоре устанавливается оживленное подземное общение. Никто не может найти этому объяснение. Все ведь определенно мертвы. И тем не менее по ночам телефонные провода поют.

Классическим примером является также рассказ Кафки «В исправительной колонии» (1919), в котором хитроумный пишущий аппарат оказывается дьявольской машиной смерти. Или вспомним роман Томаса Манна «Волшебная гора» (1924), главный герой которого осознает свою смертность, позволив просветить рентгеновскими лучами свою руку и увидев, как скелет проявляется сквозь тонкую тень живой плоти.