Смерть двойника

Потому что без денег она жить не сможет!

Тогда… Неужели убить?!

Это казалось полной чушью. Какой-то нелепой игрой. Но это надо было решать… Даже просчитать! И уже никогда она не сможет так беззаветно валяться с ним в койке… Да вообще никак не сможет. Ведь это уже не половой акт, а какая-то мастурбация — когда занимаешься любовью с человеком, которого вскорости отправишь на тот свет!

С ужасом она оборвала свои мысли!

«Пошли вы все знаете к какой матери! Хрен вам, а не Севина смерть…» Да просто она не могла себя представить без его губ, которые оказывались то на ее сиське, то на животе, то пересчитывали ее пальцы, словно она восемнадцатилетняя девочка.

И как она станет жить без его шуток, замечаний неожиданных, без его умения говорить… Она очень давно не имела дел с людьми, которые умеют говорить — просто говорить, понимаете, легко, остроумно, красиво, причем не о деньгах, не о бабах, не хвалиться, а что-нибудь просто рассказывать.

А уж как она проживет без великих Севиных «умений»… Севочкиных… Пусть это не на всю жизнь. Потому что сейчас он ее любит, хочет ее безумно, а придет момент… Но того, что с ней произошло, Надьке не забыть никогда!

«Слушай, стоп! Хватит трепаться! Ведь ты это все трепешься только потому, что тебе надо принимать решение. И ты, по-человечески говоря, боишься!»

Дело в том, что она придумала… Это давно уж была ее работа — придумывать. А Борис осуществлял ее аферы на практике: у него с годами ум стал какой-то другой — разучился соображать стратегически, зато прекрасно «сек» детали. У Надьки же — бывшей «красавицы на ужин», врачихи без диплома, — наоборот, появилось, понимаешь ты, это сталинское мышление. И сейчас тоже она, как говорят физики-теоретики, «рассекла проблему»… Только было очень страшно.

План ее состоял из двух частей. Вторую пока можно отложить. Но первая… Господи, прямо невозможно выговорить! Первой частью было испытание Севы… Всеволода Огарева… Нет, в смысле, что приличный он человек или нет — это сразу понятно. Потом — воспитанный, остроумный. Ну про постель… вообще фантастика. Однако Надька должна была знать, надежен ли он в деле.

А если ненадежен?

«Да ну их к черту, эти сомнения!» Затушила сигарету, кое-как растолкала косметику по местам, вбежала в Севочкину спальню:

— Огарев! Вставай! У меня беда!

* * *

По правде говоря, настоящей беды пока не было. Но был любовник — тот, перед которым она унижалась… о подробностях уже было сказано выше. Перед которым Надька нарочно засветилась… Не совсем нарочно, может быть, потому, что в тот момент была в хорошем поддатии.

Зачем сделала это? Теперь, после Севы, и сама не могла толком понять. Казалось, чтобы крепче его любить, чтобы не было хода назад. Такой вот странный вид полового извращения!

В секунду, как ей тогда подумалось, особой душевной близости она вдруг сняла с шеи дорогой и довольно старинный кулончик — сапфир в золоте на золотой цепочке, итальянской работы:

— На!

Он прибалдел слегка. Но быстро очухался, взял вещицу, глядя через сапфир на лампу, прищурив глаз… (из чего читатель легко может сделать вывод, что камень был немаленький!). Положил кулон на журнальный столик, за которым они выпивали, рядом с собой — что это отныне его бесспорная собственность.

Кулон подарил Надьке Борис когда-то, с одной из первых удачных… махинаций, которую он провернул совместно с Робертом Серманом.

Надька и Борис были не то чтобы люди суеверные, но считали полушутя-полусерьезно, это их талисман. Надька не носила кулон каждый день — штучку за сорок кусков все-таки каждый день таскать не станешь. Но когда она долго его не надевала, Борис интересовался и говорил, что хочет видеть кулон у Надьки на груди. Камешек, кстати, очень уютно устраивался в той известной всем ложбинке, где у женщин начинаются сиськи.

И вот она отдала свой сапфир. И Леха… Алексей Суриков — так его звали… и Леха принялся ее провоцировать: что, мол, эх, настучу муженьку… Лениво, в шутку, но провоцировать.

Собственно, это и входило в условия той глупой игры, которую Надька сама же затеяла, чтобы иметь острей ощущения. Чтобы сильнее перед ним унижаться и позволять себе несколько лишней разнузданности, которую она хотела считать любовью и настоящей страстью. Так, некоторые бабы любят, чтоб во время полового акта их били, дуры несчастные. Вот примерно нечто в этом роде и случилось с Надькой.

Но скоро ей это надоело. Ведь она была все же свободолюбивой лошадкой. И потом долго врать себе про «а если это любовь» тоже не получалось: голова-то у нее была набита все ж не тыквенными семечками.

А Леха Суриков: «извиняй, голуба, рыбка плывет, назад не отдает», как мы говаривали в детстве. Ему этот вид спорта очень пришелся по душе. Потому что, если уж честно сказать, он был по натуре своей негодяй.

Так-то все при нем — фактуристый пацан, высокий, поджарый, поэт. Но не то что, например, Всеволод Огарев, а натуральный член Союза писателей.