Смерть двойника

Он жил в спокойной, добротной такой радости от общения с самим собой. Поэтом Леха был далеко не знаменитым и далеко не классным. А ему казалось, что знаменитым, а ему казалось, что классным. Это ведь, знаете, нетрудно, когда упорно и настойчиво занимаешься собственным престижем, плюс имеешь определенные организаторские способности, образовать вокруг себя некий кружок, чтоб тебе говорили:

— Ну, стариканди, ты даешь! Ну, старикейрос, эти строчки надолго останутся в русской литературе!

Однако при том при всем поэтические дела его не слишком клеились. В смысле зарабатывал Леха недостаточно. А хотелось и покотовать, и попижонить… В былые времена — опять же, если иметь определенные организаторские способности и своевременно записаться в КПСС, — можно было стать начальником. Но Суриков как-то не получился. В чем дело — хрен его знает. Какой-то он был хлипкий, не то склизкий внутри.

Нет, в конце концов его трудоустроили заведовать поэзией в каком-то журнале. Надька не сильно в этом рубила. Главное же, не особенно вдавалась. Но, так или иначе, место было хлебное, уж бутылку-то обязательно притащат. А коли приехал автор, скажем, с Дальнего Востока, — значит, рыбку, икорку. Ну и соответственно, где можно, книжку Суриковскую тиснут, а он за это тоже в долгу не останется… Словом, все это давало прибыток, но славы не давало ничуть. Прежде всего потому, что «тиснутые» Лехины книжки были вовсе не хороши.

Надька не чувствовала всего этого так подробно. Она просто поняла однажды: негодяй он, а разве этого недостаточно?

Но — «рыбка плывет, назад не отдает».

Надька и так его отчасти содержала. По крайней мере, их свиданки она оплачивала сама: на такси туда-обратно из Борисова кармана, да плюс вкусненькая бутылка, да плюс хорошая жратвишка. А то и подарочек: в магазин залетела — дают рубашки, Борису купила, оказывается, и Лехин размер есть. Суриков это все принимал, как бы не замечая. Улыбнется, в шейку чмокнет, по жопе погладит — хорош. В принципе это именуется заграничным словом альфонсизм. Надька, когда протрезвилась от своей любви, назвала это другим словом…

Еще задолго до Севы она решила с поэзией завязывать. Не тут-то было. Потому что Сурикова Надька устраивала. Она была у него, конечно, не единственной бабой. Но единственной, так сказать, в своем роде. И кулон здесь явился как раз тем якорьком, который ее держал. Это Леха соображал абсолютно четко. Не то чтобы он действительно хотел заиграть сапфир, но, с другой стороны — может, и заиграется.

— Зайка! — говорил он. — Гони двадцать тысяч. Сама понимаешь, отдаю вещь за треть цены.

И чтобы его слова не понимались слишком буквально, начинал расстегивать молнию на зайкиной юбке… А хочешь, так понимай буквально!

Но ведь у Надьки не было свободных двадцати тысяч. Конечно, Борис к ней в карман не заглядывал, а все же, знаете, когда речь идет о таких суммах… И Надьке приходилось продолжать связь…

Но каким-то образом надо было изъять у Сурикова кулон.

Последний раз она приезжала к Лехе как раз накануне того дня, когда заловила Севу возле его скромного жилища, то есть месяца два назад.

* * *

Изъять! С помощью Севки. И сразу два зайца на жаркое: от этого хмыря позорного избавится и Севу проверит. Кстати, заодно и к себе привяжет: ограбление квартиры — это не шутки! Особенно для такого наивного человечка, как Севка.

— Слушай, Огаревчик…

Он смотрел на нее круглыми после сна, очень милыми глазами. Он ее любил… Господи, как же ему про эту грязь объяснить! Как ни объясняй, а трещинка в отношениях получится.

— Огаревчик… Только ты сиди спокойно. Я тебе должна рассказать… Ты только, Севочка, зубами не скрипи, ладно? Больше этого никогда не будет!

И начала излагать. Честное слово, так змея не проползет осторожно, чтобы сцапать пригревшуюся на солнышке мышь, как тихо и плавно текла ее речь…

— Надя! Только не ври! Он был твоим любовником! (И с такой горестью искренней сказал, словно Надька досталась ему девушкой!).

— Севочка…

— Кто?! Он?!

Именно так странно произнес Сева эти слова — в два дыхания: «Кто?! Он?!» Надька буквально чуть не расплакалась.

Кто он, кто он?.. Однако она не могла оскорбить Севин слух столь точно найденным ею словом. Напряглась, чтобы подыскать хоть более-менее достойную замену:

— Кретин!

А ведь не был Леха Суриков кретином — такой ловчила. Он был вот именно негодяй!

Глава 4

Всеволод Сергеевич Огарев знал и чтил своих предков, что для русских является большой редкостью. Были в роду Огаревых учителя и военные врачи (один их них во времена Крымской кампании пользовал некоего графа Толстого), были естествоиспытатели и… политические заключенные (это уже при Советах). Даже был еще один, кроме Севы, литератор. Но вот налетчиков в их роду не было никогда!

Надежда в целях конспирации довезла его лишь до железнодорожной станции, поцеловала, перекрестила и попросила, чтобы он не забыл купить билет… В его состоянии можно было позабыть, зачем к станции электричка подходит и в столицу какого государства она потом отправляется!