Смерть и креативный директор

«Или причина твоей брезгливости не в «грязном белье» вообще, а в том, что принадлежит оно хозяину поместья, такому обалденному?» – со змеиной вкрадчивостью поинтересовалась сама у себя Олеся.

«Нечего ерничать! – тут же огрызнулась она на себя же. – Неинтересен мне этот Михеев! Наверняка, он полный кретин, и самовлюбленный нарцисс к тому же».

Но даже если в своих суждениях Олеся ошибается, и он умен, и обладает множеством иных достоинств, с такими странными пристрастиями он точно ей не нужен – ни в каком качестве! – спасибо экономке.

Вот и умничка, вот и молодец. Возвращайся, детка, мыслями к тому делу, ради которого в его доме оказалась.

Не совсем уж бесполезно она время тут провела, не нужно результаты преуменьшать. Родионовы ничего ей не рассказали об интерьере здешнего зимнего сада, а эта информация, возможно, сыграет свою положительную роль в ее креативном расследовании. Садик дверь в дверь располагается с комнатой, где убили Турчину, есть где развернуться фантазии сценариста.

Кстати, кастелянша – пардон, экономка – про свой чуланчик настойчиво твердит. Почему же ты, Звягина, так пренебрежительно относишься к подробностям пьесы, которую намерена сочинить?

– Любовь Сергеевна, отчего же вы мне не показываете ваше секретное убежище? Я заждалась.

Экономка вздернула подбородок и проговорила:

– Я вам еще раз повторю! Никаких хозяйских секретов я не выбалтываю!

Надо же, на «вы» перешла. Оно и к лучшему, Олеся терпеть не могла хамоватой фамильярности. Но, с другой стороны, если михеевская прислуга на нее внезапно обиделась, то пользы от этого Олесе мало. Замкнется, и слова не вытянешь. Или больше вытягивать нечего?

Она поспешно произнесла:

– Я пошутила. Неправильно мысль сформулировала. А сказать хотела: «укромное». Да, укромное убежище. Покажете?

Экономка хмыкнула и, повернувшись к Олесе спиной, дверочку отворила. Пошарила рукой за дверным косяком, нащупывая выключатель. Под потолком неторопливо зажглась лампа дневного света, обозначив кирпичную кладку подсобного помещения и содержащиеся в нем предметы: по левой стороне был развешан на крюках и приставлен к стене садовый инвентарь, напротив входа размещался стеллаж с пакетами, банками, бутылями. «Химикаты и удобрения», – решила Олеся. В углу, справа от стеллажа, стояла тумбочка без дверцы, на которой красовалась массивная пепельница чешского стекла со следами пепла, но без окурков. В нише тумбочки Олеся смогла рассмотреть стопку разноцветных тряпиц и рулон туалетной бумаги. У правой стены стояла кровать-раскладушка, укрытая красно-коричневым пледом – похоже, флисовым. Подушки как таковой не было, но изголовье раскладушки было приподнято, что для послеобеденной дремы приемлемо, но для полноценного сна не вполне удобно.

– Круто… – восхищенно сказала Олеся, надеясь, что интонация получилась убедительной.

– Самой нравится, – самодовольно проговорила экономка.

– А отчего же господин Михеев не обустроил вам нормальное место для отдыха? Ведь полагается, не так ли? Домище у него огромный.

– Он мне кресло в офис поставил.

– В офис?

– А как еще назвать? Мастерская? Экономская?

– Кастелянская.

– Тьфу, я сказала!

– Поняла, офис.

– Ты ведь из какого-то совета по правам человека?

– Верно, – согласилась Олеся.

– Не вздумай на него кляузу строчить. Я к его причудам привыкла, а деньги он платит хорошие. К тому же, на мои косяки сквозь пальцы смотрит.

– Я здесь по другому делу, Любовь Сергеевна. А вот что косячите, не поверю, – польстила экономке Олеся и улыбнулась доверительно, справедливо рассудив, что малая толика патоки не помешает. – По вам видно, что обязанности исполняете добросовестно.

– Тут ты права, права, – закивала, соглашаясь, собеседница, – но ведь и на старуху бывает проруха. Намедни я его футболку фирменную испортила. Пришла к нему в кабинет, говорю: «Тут дело такое, Аркадий Михайлович… Вычтите у меня из зарплаты. Сплоховала». А он мне: «Да ты офигела, Сергевна. Не отстирала, так на тряпки пусти, она у меня не последняя». А я так обрадовалась, говорю: «А давайте я вам ее покажу, а вы решите, может, перекрасить ее, жалко же вещь стоящую». А он как психанет: «Иди, – говорит, – Сергеевна, работай! И не мешайся мне тут». И смотреть отказался – такой вот благородный. А с футболкой как дело-то было…

«Вот напасть… Как бы ее с темы свернуть?» – думала Олеся, слушая вполуха, как экономка живописала свой профессиональный прокол и искренне по этому поводу сокрушалась.

На фразе: «Я справедливость люблю. Если сама напортачила, значит сама исправляй» Олеся быстро проговорила:

– Как точно сказано, Любовь Сергеевна! На редкость точно! Я тоже считаю, что, если на тебя дело какое возложено, выполняй его безупречно или не берись. А сама отвлеклась от полученного задания, спасибо, что напомнили.

Экономка воззрилась на нее с недоумением, однако за то, что ее прервали, не рассердилась, ибо прервали во всех отношениях правильно.