Смерть, любовь и мужчины Елены Майоровой

После смерти Лены мама Олега Василькова делала ремонт и поменяла ванну, в которой лежала Майорова. У сына случился нервный срыв. Он кричал: «Что ты наделала! Верни ту ванну, в которой Лена лежала». Муж Сергей все бродил по комнатам и искал ее вещи. Он хотел прикасаться к чему-то  реальному, что хранит ее тепло, запах. Олег Ефремов поступал иначе. Это тоже, вероятно, было следствием потрясения, но другого. Уродливого, что ли. Он был с ней не таким, как со всеми. Жалко просил Шерстюка: «Отдай мне Ленку». И в этом было меньше шутки, чем считал Шерстюк. Она говорила: «Я люблю мужа», а он как будто не слышал. Он всерьез надеялся и ждал. Возможно, ему казалось, что ей так же, как ему, легко переступить через родного человека. Она ведь умела быть такой лихой, хмельной, своей в доску девчонкой. Он недооценивал происходившие в ней перемены. Как чуткая, восприимчивая, поначалу восторженная душа становилась мудрее и тяжелее от груза сыгранных трагедий. Как любое грубое слово, неловкий поступок, услышанная сплетня, дежурная рецензия могли оказаться вдруг последней каплей, заставляющей разрываться сердце, прерывать ритм дыхания. Кстати, у Лены были слабые легкие: она в детстве болела туберкулезом. Как считают некоторые врачи, эта болезнь очень обостряет природные чувствительность и ранимость. Ефремов в отношениях с Майоровой настолько не владел собой, что не думал о том, что может быть ей физически неприятен, даже без любовных в прямом смысле отношений. Такой груз, такая ежедневная пытка способна превратить жизнь женщины в ад. До ее гибели он относился к ней не так, как к другим, после — повел себя, как обычно. Отталкивающе. Запретил гроб с ее телом поставить на сцене, панихида проходила в фойе. Не явился ни на панихиду, ни на похороны. Велел снять со стены все ее фотографии. Пригласил на роль Тойбеле Оксану Мысину, которая потребовала, чтобы перед спектаклем всегда объявляли о том, что роль Тойбеле до нее играла трагически погибшая Елена Майорова. Объявили три раза. После чего Ефремов сказал: «Нечего тут устраивать колумбарий». Память о Лене Майоровой стремительно истребляли в театре, как запах пепла на сквозняке. Но все это было уже не во власти Ефремова. Гибель Майоровой потрясла общество, стала темой публикаций, фильмов, расследований. Как это ни прискорбно, но это был товар, имеющий спрос. И Ефремов принимал участие в фильмах и передачах о ней (!). Он не захотел навсегда остаться в стороне. То есть его поведение стало совсем нелогичным. Быть может, с этой драмы он перестал, как прежде, держать удары судьбы. Он оказался в бесконечном одиночестве. Хроническая эмфизема легких резко прогрессировала. Ее все труднее было купировать. Он засыпал на пару часов и просыпался от того, что легкие переставали дышать. И он хватался за дыхательный аппарат, кислородные подушки и… «Библию». Олег Ефремов стал говорить о своих грехах. К нему приходили все те же приближенные люди, те же журналисты. Он храбрился из последних сил. Кучкиной сказал, что смерти не боится, что «смерть — это операция под наркозом». И только Людмиле Петрушевской сказал, что к нему приходят мертвые мхатовцы. Чаще других — Лена. Он боролся с недугами. Его лечили лучшие врачи. Когда вдруг стала сохнуть одна нога, он обратился к филиппинским хилерам, и те помогли. Он работал, ставил «Сирано де Бержерак». Но в свои последние годы жизни он был похож на призрак несчастья: так обезобразили его то ли болезнь, то ли горе, то ли нелегкая жизнь — борьба, в которой победы наверняка не стоили так дорого, как он платил. Он умер через два с половиной года после Майоровой.

Она перед спектаклем умело гримировалась, подводила глаза, красила губы, как Мэрилин Монро — помадой разных цветов, подчеркивала рот блеском. Она хотела, чтобы с любого места в зале зритель видел ее обольстительную женственность. Но вне сцены и съемочной площадки она почти не красилась. Была очень чистоплотной, любила красивые тряпки, но удобнее всего чувствовала себя в джинсах и рубашках Шерстюка. Прямые волосы стянуты резинкой, лицо бледное, как у всех актрис, губы чаще всего плотно сжаты. Надеть платок — и чистая монахиня. Она не старалась для всех быть постоянно красивой, обращать на себя внимание, следить за осанкой. Могла ссутулиться, наморщить лоб, тащить тяжелые сумки, опустив голову.

В начале 90-х Валерий Фокин пригласил Майорову на роль Настасьи Филипповны в спектакле «Бесноватая» по «Идиоту» Достоевского. Репетируя, она иногда говорила: «Мне даже страшно. Я так на нее похожа». Но она не считала себя ни красавицей, ни роковой женщиной, ради которой мужчины готовы погибать. Как оказалось, она именно такой и была. То, что происходило с мужчинами, которые оказались с ней рядом по жизни, говорит о ней больше, чем все ее роли, чем рецензии, интервью. Эти мужчины видели ее ненакрашенной, грустной, веселой, категоричной, страдающей, попросту пьяной. И всегда такой, без которой жизнь не мила. «Шерстюк, почему ты не хочешь жить?» — спрашивали у Сергея друзья. «А мне без Майоровой неинтересно», — отвечал он.