Смерть на Кикладах. Книга 2

Вторая же причина заключалась в том, что Пьер-Огюст был достаточно умен, чтобы это понять: ему никогда не стать великим художником. А раз не стать великим – решил он – то быть средним он не имеет права из уважения к семейной традиции. Тем более, что имея безупречный вкус, он и сам не мог без содрогания смотреть на всю ту, как он говорил, «пачкотню», что выдавала на холсте его неловкая кисть.

Пьер-Огюст решил переквалифицироваться в искусствоведа, и это направление далось ему легко. В самое короткое время он стал очень известен как эксперт в области изобразительного искусства. Обладая энциклопедическими знаниями, фотографической памятью и способностью проникать в самую суть созданного шедевра, в мотивацию художника, его мысли и чувства, Пьер-Огюст к тридцати пяти годам стал признанным профессионалом в своем деле. Хорошо, думал он, пусть рисуют другие, в роду Делоне и кроме него найдутся еще художники. Он как в воду смотрел!

Маленькая Лиззи, которую он еще будучи подростком сажал себе на колени и учил держать в руках карандаш и кисть, выросла и стала художницей. И какой художницей! Иногда Пьеру казалось, что в его племянницу Луизу словно вселилась душа Сони Делоне: настолько точными, яркими, дерзкими и талантливыми были ее первые работы!

К двадцати годам юная художница уже копировала работы маслом великих мастеров эпохи Итальянского Возрождения!

Директор выставочного зала улыбнулся, вспомнив, какое впечатление произвели работы ее племянницы на нескольких его коллег, что он пригласил к себе домой, чтобы похвастаться «оригиналами» шедевров мировой живописи. И эксперты совершенно потеряли дар речи, когда узнали, что автором полотен оказалась его двадцатилетняя племянница Луиза! Он помнит, как все были поражены: лучшие из лучших, эксперты мирового уровня лишь таращили глаза и молча открывали рты от изумления. Но все эти розыгрыши давно в прошлом.

Страстью Пьера-Огюста всегда были импрессионисты.

Сколько часов они провели вместе с Лиззи, разбирая по крупинкам, по мазку, по точке, по солнечному блику каждую картину Ренуара и Сезанна, Ван Гога и Моне, раннего Пикассо и Гогена. Сотни раз его племянница писала картины мастеров.

И однажды, рассматривая очередную копию, вышедшую из-под ее кисти, он вдруг понял, что даже он, со всем своим опытом искусствоведа и чутьем эксперта не в состоянии отличить одну от другой – копию от оригинала! И тогда, в тот самый день, два года назад у него родился план. План был благородным.

Пьера-Огюста как тонкого ценителя прекрасного всегда трясло от негодования, когда он слышал, что с аукциона в частные коллекции уходили шедевр за шедевром. Он считал, что картины должны принадлежать людям и находиться в музеях, куда всем открыт свободный доступ. А богачи, не пожалевшие десятки миллионов долларов, чтобы заполучить в свое исключительное пользование полотна любимых им импрессионистов, всегда были и оставались для него варварами. Вернуть картины людям – вот моя задача, решил он.

Два года ушло на то, чтобы стать доверенным лицом Георгоса Папандреу, для чего он был вынужден переехать из прекрасной Франции в эту чудовищную, омерзительную Германию, но ради великой цели Пьер-Огюст готов был все стерпеть. За это время Лиззи успела выйти замуж за молодого и талантливого химика Жюля, который подсказал им, как можно осуществить задуманное и не попасться самим. О, это была блестящая, просто гениальная идея! За нее и за талант организатора Пьер готов был простить Жюлю его маниакальную скупость и расчетливость. И вот все получилось!

Помощники Жюля сработали блестяще, теперь осталось лишь вывезти картины с острова – но и здесь все уже продумано и решено! Нужно просто подождать, когда следствие в отношении его закончится ничем, ведь полиции ему нечего предъявить: его подпись на пропусках была талантливо подделана Лиззи, достаточно для того, чтобы охранник ничего не заподозрил, но графологическая экспертиза сразу выявит подделку и снимет с него все обвинения!

Через год-два, – а он не зря изучал европейское законодательство в области возвращения похищенных полотен – путем нехитрых юридических манипуляций он сможет вернуть картины в Лувр. И тогда он тоже войдет в историю, и роду Делоне будет за него не стыдно!

Неожиданно Пьер-Огюст закашлялся. Приступ никак не хотел проходить. Жжение в груди усилилось, руки и ноги ослабели, став ватными и непослушными.

Он с усилием сел на топчане и хотел было что-то крикнуть в сторону запертой двери, но не смог – его горло сжали спазмы. Француз протянул к двери худую дрожащую руку, другой держа себя за горло и задыхаясь. Он уже все понял, но отказывался в это поверить. Она не могла с ним так поступить!

Развернувшись к столу, он захотел взять лежавший на нем карандаш, но неловкая рука сбила бутылку с вином, что, упав на пол, не разбилась, а откатилась в сторону двери камеры. Силы покинули его окончательно.