Смерть на Ниле. Причуда мертвеца

— Это безумие, этого не может быть. Кроме Джеки, это никому не было нужно.

— А вы подумайте, месье Дойл. У нее нет врагов? Никто не держит на нее зла?

С тем же беспомощным выражением Саймон покачал головой:

— Совершенно немыслимая вещь. Допустим — Уиндлизем. Она как бы бросила его и вышла замуж за меня, но я не представляю, чтобы такой приличный человек мог пойти на убийство — к тому же он далеко отсюда. Или старина сэр Джордж

Вуд. У него был зуб на Линит из-за дома, ему не нравилось, как она все переделала; но он черт-те где — в Лондоне, и, уж во всяком случае, немыслимо из-за этого задумать убийство.

— Послушайте, месье Дойл. — Пуаро взял серьезный тон. — В первый же день на «Карнаке» я получил сильное впечатление от разговора с вашей супругой. Она была встревожена — напугана. Она сказала — обратите на это внимание, — что все ее ненавидят. Сказала, что боится, не чувствует себя в безопасности, словно вокруг нее одни враги.

— Она очень расстроилась, когда увидела на борту Джеки. И я расстроился, — сказал Саймон.

— Это так, но тем не менее ее слова остаются загадочными. Когда она говорила, что окружена врагами, она, конечно, преувеличивала — и все равно она имела в виду не одного человека.

— Может быть, вы правы, — согласился Саймон. — Кажется, я могу объяснить, что она имела в виду. Ее расстроила какая-то фамилия в списке пассажиров.

— В списке? Какая фамилия?

— Вы знаете, она не сказала. Честно говоря, я не очень вникал. У меня голова была занята Джеки. Помню только, Линит говорила, что в делах бывают невезучие люди и что неприятно встречать человека, который имеет зуб против твоей семьи. Я не очень хорошо знаю их семейные дела, но, как я понимаю, мать Линит была дочерью миллионера. Отец был просто богатый человек, а после женитьбы он, естественно, стал спекулировать на бирже — или как там это называется. В результате некоторые люди, само собой, пострадали. Знаете, как это бывает: сегодня — густо, завтра — пусто. И я так понимаю, что на корабле оказался человек, чей отец нарвался на отца Линит и вылетел в трубу. Я помню, Линит сказала: «Это ужасно, когда люди заочно ненавидят тебя».

— М-да, — задумчиво сказал Пуаро. — Теперь мне понятны ее слова. Она впервые почувствовала не только преимущество, но и тяготы своего положения богатой наследницы. Вы уверены, месье Дойл, что она не назвала фамилии этого человека?

Саймон удрученно покачал головой:

— Я действительно слушал вполуха. Я сказал: «Да никому сейчас не интересно, как там было с отцами. Тут своя жизнь несется как угорелая». Что-то в этом роде я сказал.

Бесснер сухо проговорил:

— Ach, я могу высказать догадку. Есть такой недовольный человек на борту.

— Вы имеете в виду Фергюсона? — спросил Пуаро.

— Да. Раз-другой он высказывался против миссис Дойл. Я сам слышал.

— Как же во всем этом разобраться? — спросил Саймон.

— Мы с полковником Рейсом должны расспросить всех пассажиров, — ответил Пуаро. — Пока мы всех не выслушаем, строить предположения неразумно. Кроме них, имеется горничная. Ее нужно выслушать в первую очередь, и, может быть, лучше всего выслушать ее здесь. Присутствие месье Дойла может помочь делу.

— Это хорошая мысль, — сказал Саймон.

— Она давно служила у миссис Дойл?

— Всего пару месяцев.

— Только пару месяцев! — воскликнул Пуаро.

— А что, разве...

— У мадам были драгоценности?

— Жемчуг, — сказал Саймон. — Она как-то сказала, что он стоит не то сорок, не то пятьдесят тысяч. — Его передернуло. — Господи, неужели, вы думаете, из-за проклятого жемчуга...

— Кража не исключена как мотив преступления, — сказал Пуаро, — хотя это весьма сомнительно... Впрочем, увидим. Давайте пригласим сюда горничную.

Луиза Бурже была та самая живая брюнетка романского типа, которую Пуаро уже отметил.

Сейчас, впрочем, от ее живого вида ничего не осталось — заплаканная, перепуганная. При этом взгляд у нее был с хитрецой, и это не расположило в ее пользу Рейса и Пуаро.

— Вы Луиза Бурже?

— Да, месье.

— Когда в последний раз вы видели мадам Дойл?

— Вчера вечером, месье. Я ждала ее в каюте, потом раздела.

— Когда это было?

— Что-то после одиннадцати, месье. Не могу сказать точно. Я раздела мадам, уложила и ушла.

— Сколько времени все это заняло?

— Десять минут, месье. Мадам устала. Она велела выключить свет, когда я уходила.

— Что вы делали потом?

— Пошла к себе в каюту, месье, это на средней палубе.

— Ничего заслуживающего внимания не слышали, не видели?

— Каким образом, месье?

— Вам лучше знать, мадемуазель, — одернул ее Эркюль Пуаро.

Она бросила на него косой взгляд.

— Но, месье, меня не было поблизости... Что я могла видеть или слышать? Я была у себя внизу, и даже каюта у меня по другому борту. Ничего я не могла слышать. Вот если бы мне не спалось и я поднялась наверх, тогда я, может, увидела бы, как в каюту мадам входит — или выходит из нее — этот убийца, это чудовище; а так... — Она моляще протянула к Саймону руки: — Месье, заступитесь — что же это такое?! Что мне еще сказать?