Смерть на винограднике

Виктор Боннар лежал в постели, закинув руки за голову, и глазел в потолок. Когда ему было девять лет, отец оклеил потолок в комнате звездами, светящимися в темноте. Уставившись на ковш Большой Медведицы, Виктор гадал, не пора ли их ободрать, – ведь ему как-никак уже восемнадцать. В дверь постучали.

– Входите, – отозвался Виктор, не отрывая взгляда от потолка.

– Мне известно, что еще нет десяти часов утра, – заговорил Оливье Боннар, входя и усаживаясь на край кровати. – Но ты вчера не ходил в клуб, значит, должен был выспаться.

Виктор лежал неподвижно и смотрел на звезды.

– Знаешь, в твоем возрасте я тоже ходил в «Ля Фантази». Наверное, внутри все по-прежнему, только музыка другая.

– Ага, битлов уже не крутят.

Оливье шутливо изобразил удар в висок.

– Я не настолько стар!

Он засмотрелся на сына: тонкий орлиный нос, породистые скулы и веснушки, которые парень унаследовал от матери.

– Все еще злишься на меня?

– Угу.

– Я правда очень сожалею о том, что тогда наговорил.

– Правильно делаешь.

– А что я должен был подумать? – продолжал Оливье, обращаясь к сыну. – Кто еще мог взять ключи от этого погреба? Я был в шоке.

Виктор повернул голову и посмотрел на отца.

– Ну ладно. Но имей в виду: я никогда и ни за что не взял бы твое… то есть наше вино.

– Хорошо, – ответил Оливье. – Но если тебе понадобятся деньги, не важно зачем, попроси у нас, ладно?

– Конечно!

Гравий во дворе зашуршал под колесами машины, и Оливье с Виктором привстали, чтобы выглянуть из окна спальни.

– А, это Реми, приехал отвезти отца на boules[20]. -Они проводили глазами Альбера Боннара, который быстро прошел по двору к побитому фургону почтальона, прижимая к себе кожаную спортивную сумку.

– Да уж, любит он эти boules, – со смехом поддержал Виктор, снова падая в постель и накрываясь одеялом до подбородка.

– Зря устраиваешься, – заметил Оливье, снова усаживаясь у него в ногах. – Вчера мне звонил муж Элен, Бруно, – ты ведь помнишь его?

– Ага. Такой громила, похожий на регбиста, да еще коп.

– Полицейский, – поправил Оливье. – Да, он самый. И рассказал, что его босс, Антуан Верлак, сходил в Париже к одному вору, который как раз крал вина, и раздобыл кое-какие сведения, которые нам помогут.

Виктор сел.

– Да? Теперь что, копы… то есть полицейские, ходят в гости к ворам?

– Вообще-то тот вор уже исправился и теперь помогает полиции раскрывать дела о краже дорогих вин.

– Ну и что он сказал? – поторопил Виктор.

– Что наш вор вернется. – Оливье Боннар поднялся и положил руку на дверную ручку. – Так что вставай и одевайся.

– Так мы его караулить будем или что? Я еще не завтракал. С чего вдруг такая спешка?

– Просто я только сейчас из подвала, – сообщил Оливье. – У нас снова пропало вино.

Марин знала, что католичка из нее никудышная. Порой она жалела, что беспрекословной веры, как у ее родителей, она лишена. Ей нравилась таинственная атмосфера церкви и сами церемонии, но не настолько, чтобы регулярно ходить к мессе. Может, это лишь предлог? И она просто чересчур ленива, чтобы по воскресеньям выбираться из постели в самую рань? Нет, вряд ли. Она не могла согласиться с позицией папы римского по вопросу абортов и контрацепции. Но как ни парадоксально, именно в церкви она чувствовала себя превосходно. Ей нравились голые каменные стены и золотистый свет, вливающийся в высокие окна, как этим субботним утром, нравились песнопения и возможность о многом подумать. Марин чуть ли не вздохнула с облегчением, узнав, что этим утром Верлаку надо во Дворец правосудия, и сразу поняла, что сама непременно пойдет в церковь Святого Иоанна Мальтийского.

Лоснящиеся шоколадные каштаны падали с деревьев в сквере, Марин легонько отфутболивала их со своего пути, шагая к церкви. Заметив новую застекленную дверь, она смутно припомнила, как мать рассказывала ей, во сколько обошлась установка и как долго монахам пришлось искать именно такую дверь, как надо. Как всегда, в церкви пахло ладаном, от красоты центрального нефа с высоким потолком у Марин перехватило дыхание. Здесь все как будто купается в золотистом сиянии, думала она, садясь и оглядываясь по сторонам. Золотистыми были каменные стены, свет со стороны южных окон, позолоченная кафедра проповедника, статуи Девы Марии, начищенные медные канделябры, даже плетеные тростниковые сиденья. Она повернулась так, чтобы видеть новый орган, купленный главным образом на доходы от продажи вина, которую организовали ее родители: он тоже был золотистым, вырезанным из светлого дерева – возможно, березы? – с блестящими стальными трубами, взмывающими к потолку. Марин вдруг осознала, что своим триумфом церковь обязана гармоничной красоте. Ни один предмет не выделялся на общем фоне – скажем, известная картина или выдающаяся скульптура. Церковь в целом – совершенство.