Смерть нас обойдет

   Роттердам... Костя видел Вязьму, Смоленск, Минск, Львов, Варшаву. От них камня на камне не осталось. А та женщина в Белоруссии, которая напоила парным молоком от чудом сохраненной на болоте коровы. Ее семилетний сынишка полез на дерево пристроить дуплянку для скворцов, а гитлеровский офицер пистолетным выстрелом сбросил его на землю... Кто посеет страх, пожнет ненависть. Богатый урожай придется собирать немцам!

   Утром Сергей выглянул в расселину в стене и не узнал вчерашнего снега. Поверх его толстым слоем легли пепел и сажа, он весь в пропалинах от раскиданных взрывами раскаленных камней; металлических осколков, горящих деревянных обломков. Тяжело дышалось едким, с привкусом серы, воздухом. Всюду отпечатки вороньих лап-растопырок. Сами птицы, жирные, медлительные, подолгу сидят на уцелевших столбах, хрипло, через силу, каркают.

   Час от часу крепчал мороз. Спасались от холода под перинами. Ели прямо с горячей сковородки, под которой зеленовато светился язычок спиртовки. Убывали продукты, экономили каждую каплю воды. Лица и руки протирали лосьонами, солидные запасы которых обнаружили в туалетном столике. Снеговая вода даже для умывания не годилась, ею только грязь разводить. Посоветовались и решили уходить, если даже не появится Эрих. Обиду не строили, понимали, каково ему приходится, опасались, как бы чего не случилось со смелым подпольщиком. Подспудно копошилась мыслишка, не арестован ли Турба? Если сцапали гестаповцы, то они, а он и сам этого не скрывал, умеют развязывать языки. Долго ли им допытаться до тайны убежища? Беззаботность как ветром сдуло. Парни по очереди дежурили у лаза, выходящего на выгоревший пустырь.

   К вечеру пятого дня тучи опоясали город, потянуло влажным ветерком, чувствительно потеплело. Сергей будто на свет народился. Не стыли руки и ноги, слетело сонное оцепенение. Чуть не носом елозил он с Костей по крупномасштабной карте Рура, отыскивая лучшее место для перехода немецкой оборонительной линии. Решили самостоятельно добираться до Дуйсбурга, примериться в порту, не удастся ли по Рейну проскочить на барже в освобожденные районы Голландии. Они заманчиво маячили в полутораста километрах, а линия фронта состояла из  отдельных участков, на которых сосредоточились основные силы гитлеровцев.

   С вечера Груздев дежурил первым, Костю поднял за полночь. Тот спал на отдельной кровати. Боясь потревожить девушку, Сергей решил переночевать в его постели. Скинул куртку, услышал шепот француженки:

 — Я тебя жду, милый. Раздевайся... Совсем раздевайся.

   Под периной его встретили горячие руки Женевьевы. Он растерялся, почувствовав, что девушка в тонюсенькой ночной рубашке. Ее волосы рассыпались по Сережкиному лицу, жаркие губы искали его рот. Она обняла и прижалась к нему всем телом. Парень опьянел, мелькнула бесшабашная мысль: чему быть, того не миновать...

   Проснулся от торопливого Костиного голоса:

 — Кто-то сюда крадется. Скорее поднимайся.

   Соскочил босиком на холодный пол. Лисовский заметил, что он полуодет, а у Женевьевы оголилась спина. Сконфуженно улыбнулся, но ухитрился язвительно поздравить:

 — С законным браком!

 — Пошел к черту!

   С автоматами застыли у расщелины. В крадущемся мужчине узнали водителя газогенераторного грузовичка. Он опасливо озирался, приглядывался, отыскивая неприметный лаз в убежище. Лисовский негромко его окликнул:

 — Сюда, товарищ, сюда!

 — Принимайте узел, еле донес, — втискиваясь в проход, проговорил немец. — Боялся, схватят, да ничего, обошлось.

   На кухне попросил:

 — Выпить у вас найдется? Нервы расходились. Костя достал бутылку и налил в высокий бокал.

 — Французский лимонадик! — пренебрежительно отозвался гость, но вино выпил до донышка. Закурил, кивнул на узел: — Эрих прислал.

 — Где он?

 — Позавчера арестован. Пока не ясно, гестапо его забрало или уголовная полиция.     Накануне велел передать: мина сработала, мышеловка сгорела... В Дуйсбурге аресты, появляться там опасно. Советует вам самим попытаться выбраться через Дорстен по каналу Липпе. Там не такой жесткий досмотр, как в Дуйсбурге.

 — Можно Эриха освободить? Горькая улыбка тронула губы немца:

 — Мы не знаем, где его содержат. Похоже, к нам провокатора подсадили. Почти вся группа арестована, но типография уцелела. И за мной слежка. Пока развалины от шпиков спасают.

 — Переходи на нелегальное положение.

 — Легко сказать, а у меня трое детишек, жена при бомбежке покалечена. В больнице лежит. Кто за ними присмотрит, накормит?

 — Арестуют — им будет легче?

 — А может, слежка мне только мнится? Уйду в подполье, детей в воспитательный лагерь отправят, жена без поддержки останется... Да и ее в покое не оставят... Пойду, да и вам нет смысла здесь задерживаться.

 — Что с теми парнями, которых тогда освободили?

 — Не знаю, — пожал он плечами. — Я их высадил в условленном месте и больше не видел. У нас не положено знать лишнее.

   Немец с оглядкой ушел. Парни распаковали узел. В нем теплые, подбитые мехом зимние шинели, маскировочные накидки из парусины, простроченные наушники.

 — Вот тебе и фрицы! — вздохнул Костя и с укором глянул на друга.