Смерть пахнет сандалом

– Докладываю, начальник: это заведение – первое в уезде по продаже собачатины и желтого вина, а эта женщина – Сунь Мэйнян, «собачатинная Си Ши».

– Опустите паланкин, – велел я. – У меня живот свело от голода, замерз весь, выпью здесь вина, чтобы согреться.

Лю Пу стал вполголоса увещевать меня:

– Барин, пословица гласит, что не следует человеку благородному по подлым местам ходить, лучше не стоит удостаивать эту придорожную харчевню своим посещением. По мнению недостойного, вам бы побыстрее вернуться в управу, дабы супруга дома не беспокоилась.

– Даже государь император – десять тысяч лет ему – не брезгует тайно посещать людные места, чтобы разузнать, как живет простой народ, – заявил я, – а я – обыкновенный уездный, благородным меня не назовешь, подумаешь, смочу горло чашкой вина да утолю голод плошкой мяса!

Паланкин встал у ворот лавки, Сунь Мэйнян спешно опустилась на колени. Выйдя из паланкина, я услышал ее слова:

– Простите, господин начальник, простолюдинка достойна смерти. Эта кошка-обжора стащила кусок свежего мяса, вот простолюдинка и расстроилась, по ошибке попала в ваш паланкин, прошу вашего прощения…

Я протянул руку:

– Ошибка по незнанию не преступление, барышня. Такой пустяк я вообще не принимаю близко к сердцу. Я вышел из паланкина, потому что хочу поесть мяса и выпить вина в твоей лавке, прошу проводить меня в ваше заведение.

Встав, Сунь Мэйнян вновь согнулась в поклоне:

– Премного благодарна, начальник, за великодушие! Сегодня утром как раз сороки трещали перед нашими воротами, вот уж думать не думала, что это связано с вашим приездом[148]. Прошу вас, заходите, и господа, что с вами, пусть тоже заходят. – Сунь Мэйнян выбежала на середину улицы, подобрала свежую рыбу, которой запустила в мой паланкин, и не глядя бросила кошке со словами: – Держи, обжора, ты привела мне уважаемого человека, вот тебе награда от хозяйки.

Сунь Мэйнян шустро разожгла светильник и свечу и до блеска вытерла столы и стулья. Она подогрела мне кувшин прекрасного вина, поставила на стол большое блюдо собачатины. В свете свечей красавица казалась еще красивее, в душе моей весенние воды подернулись зеленой рябью. Мерцавшие блуждающими огнями глаза управских стражников напоминали мне о том, что не стоило пренебрегать долгом и нравственностью. Надо преодолеть скачущие мысли, сесть в паланкин и трогаться в обратный путь… Но образ Мэйнян уже врезался в память…

Гром барабанов и гонгов, разношерстное мяуканье и пение стаей белых птиц взмыли в воздух. Простолюдины из города сначала по два, по три с опаской пробирались по краю плаца, потом народ стал подходить к помосту целыми группами. Люди словно забыли, что совсем недавно здесь была проведена самая жестокая в Поднебесной казнь, они будто забыли, что на помосте мучался подвергшийся этой казни человек, в тело которого до сих пор был вбит колышек из сандалового дерева. На помосте разыгрывали любовную историю, в которой живущий на постоялом дворе военный заигрывает с работающей там прелестной барышней. Досмотрев до этого места, я немного успокоился, потому что слова, касающиеся выступления Сунь Бина против немцев, уже были пропеты, и, если бы даже появился его превосходительство Юань и стал слушать, ничего страшного не случилось бы.

– Эй, военный, скажите, какого вы вина желаете?

– Хочу испить душистого красного вина[149]из только что распечатанного чана.

– А у нас такого нет…

– Ты, барышня, и есть это душистое вино…

– Какого мяса поесть желаете, господин военный?

– Феникса с небес принесите попробовать!

– Нет у нас феникса!

– Ты и сама – золотой феникс…

На сцене изящная служительница постоялого двора строила военному глазки, вызывая всеобщее томление. С каждым вопросом и ответом любовники будто бы сбрасывали с себя одежду. Это была вставная любовная сценка, беззаботная и живая, такие эпизоды особо нравятся молодежи. У меня же уже седели виски, я вступил в средний возраст. Неужели теперь мне стали чужды любовные чувства? Наблюдая за артистами, я вспомнил, как в западном флигеле управы Мэйнян из семьи Сунь пела мне такие же арии…