Смерть пахнет сандалом

Их благозвучное и волнующее пение немедленно произвело на всех присутствующих огромное воздействие. Все стражники были уездные, а половина – прямо из этого уголка северо-восточного края. Они знали маоцян гораздо лучше, чем я, человек сторонний. Хотя я и научился от Сунь Мэйнян множеству арий, мелодии маоцян не могли настолько затронуть мое сердце, как они трогали фибры души жителей Гаоми. Я уже почувствовал, что сегодняшнее представление не похоже на обычное. Благородный кот, вне всяких сомнений, тоже был великий мастер в ремесле маоцян. В его голосе присутствовала классическая для арий маоцян хрипотца бронзового колокола, а еще он был способен на вроде бы предельно высокой ноте подняться еще выше. Это и есть знаменитый прием «цветастого пения», принесший маоцян известность. В истории маоцян, кроме Чан Мао, его мог исполнить только Сунь Бин. Когда Сунь Бин отошел от дел, как говорится, «умыл руки в золотом тазу», даже Мэйнян считала величайшее мастерство цветастого пения уже утраченным, никто и думать не думал, что неизвестно откуда взявшийся Благородный кот вдруг восстановит утраченный трюк. Я признал пение Благородного кота исключительным, такое исполнение абсолютно можно было отнести к вершинам культуры. Я заметил, что стражники, в том числе бдительный, благоразумный Лю Пу, увлеклись, глаза у всех заблестели, рты полуоткрылись, они уже позабыли, где находились. Я понимал, что еще немного, и они могут сами громко замяукать вместе с этими котами, начать кататься по земле, залезать на стены и деревья, и этот плац, над которым витает дух смерти, превратится в рай мяукающих и приплясывающих зверей. Я почувствовал себя в безвыходном положении, не знал, как положить этому конец. Я заметил также, что стоявшие на посту на помосте стражники тоже застыли от восторга, как истуканы. Сунь Мэйнян у входа под навес уже полуплакала-полупела, а Чжао Сяоцзя разошелся пуще всех. Он собрался было рвануться к нам, но его ухватил за одежду отец. Похоже, за долгие годы на чужбине старый Чжао Цзя поутратил пристрастие к чарам маоцян и еще мог сохранять трезвую голову и не забывать о возложенных на него обязанностях. Что касается Сунь Бина, то его лица было не разглядеть из-за клетки из циновок, но доносившийся оттуда плач или смех – не разберешь – красноречиво говорили мне о состоянии его духа.

Благородный кот пел и пританцовывал, рукава его халата взлетали подобно белым облачкам, хвост тащился за ним дубинкой из плоти. Так он пел и плясал, трогая людей за живое, крутился, как дьявол, сводя всех с ума, причем совершенно непринужденно, и, наконец, шаг за шагом взобрался по ступенькам на помост. А вслед за ним заступило туда и все кошачье племя. Так и начался грандиозный спектакль.

7

Все пошло наперекосяк именно из-за этих котов. Когда на помосте замелькали кошачьи накидки, и грянуло мяуканье, я невольно вспомнил, как мы с Сунь Мэйнян впервые познакомились. В тот день я выезжал ловить играющих на деньги. Сидя в небольшом паланкине, я двигался по мощеной главной улице города. Был конец весны, из-за моросящего дождя рано опустились сумерки. По обеим сторонам улицы лавки уже закрывались, белым светом отливали собиравшиеся на зеленоватых плитках ручейки. Людей на улице практически не было, в тишине лишь шлепали по воде носильщики. Даже мне, сидевшему в паланкине, было зябко: в душе разливалась легкая печаль. Поодаль от улицы в пруду звонко квакали лягушки. Вспомнилась родная земля, волнующаяся пшеница в полях и резвившиеся в воде головастики, от этого к печали добавилась грусть. Мне тут же захотелось попросить носильщиков ускорить шаг, чтобы побыстрее вернуться в управу, заварить свежего чаю, полистать книгу древних стихов. Но, к сожалению, рядом со мной не было ни аромата, ни красных рукавов нежной женщины. Жена моя – из знатного рода, ведет себя порядочно, но в женских делах холодна как лед. Я уже поклялся ей, что не буду совершать что-либо опрометчивое, но мне и впрямь была нестерпима холодная постель… В этот момент, когда на душе было особенно пасмурно, я услышал, как скрипнули ворота у дороги, и, подняв голову, увидел высоко висящую над землей вывеску винной лавки. В темноте из дома доносились ароматы вина и мяса. Стоявшая у ворот молодая женщина в белой блузке звонко бранилась. Через воздух вылетело что-то черное и ударилось прямо в мой паланкин. Я услышал, как женщина выругалась:

– Чтоб ты сдохла, обжора!

Я увидел, как под карниз дома на противоположной стороне улицы стрелой прошмыгнула кошка, облизала усы и стала смотреть через дорогу. Шедший перед паланкином выездной лакей громко крикнул:

– Ишь разошлась! Ослепла, что ли? Смеешь кидаться в паланкин начальника?

Женщина поспешно стала кланяться, и ее извинительные речи были слаще меда. Раздвинув занавески и увидев ее, я ощутил полную гамму разгорающейся страсти. В сумерках ее застенчивость поблескивала невыразимым светом. Душу мою заполонили нежные чувства, и я спросил у лакея:

– А чем торгуют в этой лавке?