Смерть сердца

Сент-Квентин в прошлую среду проявил куда больше энтузиазма. Порция встретила его, когда тот, торопливо и бесцельно, бродил по Вигмор-стрит: черный хомбург надвинут на лоб, руки с зажатыми в них перчатками заложены за спину. То и дело замедляя шаг, поворачиваясь всем телом, он с рассеянным вниманием взглядывал на роскошные вещи, выставленные в темных блестящих витринах. Впрочем, держался он не слишком-то естественно, и, приближаясь, Порция не совсем понимала, действительно ли Сент-Квентин ее не видел, или все-таки видел, но притворялся, что нет. Она замешкалась – может, перейти на другую сторону? – но потом зашагала ему навстречу, размахивая портфелем, будто легкая лодочка – навстречу штормовому ветру; причины остановиться она так и не придумала.

Что-то в витринном отражении привлекло Сент-Квентина, и он обернулся.

– О, приветствую, – быстро сказал он, – приветствую! Значит, ты тоже вернулась, славно, славно! Что делаешь?

– Возвращаюсь домой с занятий.

– Счастливица! А я вот ничем не занят. Убиваю время. Ты идешь через Мандевилль-плейс? Пройдемся по Мандевилль-плейс?

И они вместе свернули за угол. Порция перехватила портфель другой рукой, спросила:

– Как ваша новая книга?

Вместо ответа Сент-Квентин взглянул вверх, на окна домов.

– Давай говорить потише – тут одни лечебницы. Сама знаешь, больным бы только подслушивать… Ты хорошо провела время? – спросил он, понизив голос.

– Да, очень, – ответила она почти шепотом.

Ей виделись высокие белые койки с табличками, восковые цветы.

– Прости, никак не припомню, где ты была.

– В Силе. На море.

– Замечательно. Скучаешь теперь, наверное. Хотел бы и я куда-нибудь съездить. И, знаешь, поеду, наверное, у меня нет причин никуда не ехать, просто я в таком взвинченном состоянии. Расскажи-ка мне что-нибудь. Как твой дневник?

Лицо Порции полыхнуло перед ним, она метнула на него взгляд, какой бывает у пойманной, перепуганной птицы. Они замедлили шаг, пропуская человека, который, выскочив из такси с охапкой цветов, взбирался по неприветливым ступенькам лечебницы. Когда они пошли дальше, Сент-Квентин уже овладел собой, но Порция – неотрывным, застывшим взглядом – смотрела прямо перед собой, на вытянувшуюся пасмурным каньоном улицу, которая теперь, в приступе весеннего помрачения, казалась пугающей.

Он сказал:

– Это была просто догадка. Что-то мне подсказывает, что ты ведешь дневник. У тебя ведь точно есть мысли о жизни.

– Нет, я не слишком много думаю, – ответила она.

– Милая девочка, это как раз совсем необязательно. Но я уверен, что ты откликаешься на жизнь. И стоит на тебя взглянуть, как мне становится интересно – что это за отклики.

– Я не знаю. И вообще, как это – откликаться на жизнь?

– Ну, я бы мог объяснить, но надо ли? Но чувства-то у тебя есть, разумеется?

– Да. А у вас разве нет?

Сент-Квентин угрюмо закусил верхнюю губу, отчего его усы поникли.

– Нет, нечасто. То есть, по правде сказать, нет. Они не вызывают у меня особой радости. Так, но почему же я решил, что ты ведешь дневник? Ты знаешь, я вот смотрю на тебя и думаю, вряд ли ты поступишь так необдуманно.

– Если бы я вела дневник, это была бы страшная тайна. Что же тут необдуманного?

– Да просто записывать все, что случилось, – уже безумие.

– Но вы же целыми днями пишете книги, разве нет?

– Но я пишу о том, чего никогда не случалось – могло, конечно, но не случилось. И несмотря на то, что в моих книгах описываются вполне возможные чувства – даже, наверное, куда более возможные, чем люди готовы признать, потому что это их пугает, – но этих чувств, в общем-то, не существует. Так что, видишь ли, я с самого начала просто во все это играю. Но я никогда не напишу того, что произошло на самом деле. Забывчивость свойственна самой нашей природе, вот и не стоит об этом забывать. Память и так невыносима, но даже от нее многое ускользает. Память бы не расставалась с нами так просто, не будь она наполовину выдумкой, – мы помним только то, что нас устраивает. Нет, право же, эммм… Порция, поверь мне: если время от времени не глотать по ложке лжи, то непонятно вообще, как можно снести прошлое. Слава богу, что такая вещь, как голый факт, существует всего какую-нибудь долю секунды. Прошло десять минут, полчаса, и мы уже прилепили к нему какое-нибудь украшение. «Часы с тобой, моя любовь, нижу как нитку жемчуга…»[37] Но дневник (особенно если вести его регулярно) уж слишком недалеко ушел от голых фактов. Нужно все-таки на какое-то время затаиться и только потом уже глядеть в прошлое. Возьми любые воспоминания о былых днях, какие они все гладенькие… И кроме того, а вдруг его кто-то прочтет?

Порция запнулась, покрепче перехватила портфель. Она поглядела на довольно-таки акулий профиль Сент-Квентина, отвернулась, но промолчала, – молчала она так напряженно, что он снова повернулся и посмотрел на нее.

– Я бы держал его на замке, – сказал он. – И никому бы не доверял, ни на грош.

– Но я потеряла ключ.

– Потеряла? Послушай-ка, давай начистоту: мы разве не о гипотетическом дневнике говорим?

– У меня самый обычный дневник, – беспомощно сказала она.