Смерть в Кесарии

Судя по тому, что письмо оказалось в числе важных документов, Соколова перечитывала его перед отъездом. Наверняка, она выполнила просьбу мужа. И, значит, портрет должен был лежать в сумке… Розовски вспомнил о большом плотном пакете белой бумаги, который сам же сунул в свой «кейс» и забыл осмотреть его.

«Осел!» — он почти бегом побежал в салон, взял из кресла брошенный с вечера «кейс».

Так и есть. В белом пакете лежал портрет покойного банкира. Карандашный рисунок, выполненный профессионально, но без особого блеска, наклеенный на толстый негнущийся картон и вставленный в металлическую рамку. Натаниэль вернулся в кабинет, положил портрет рядом с документами и снова вернулся к письму.

«… Возможно, я не успею передать портрет, — писал Ари Розенфельд. — В этом случае, сразу же по приезде обратись к моему адвокату, Цвике Грузенбергу. Я уже писал тебе о нем. Обратись к нему и обязательно возьми портрет. Конечно, если я сам, по какой-либо причине, не смогу тебя встретить…»

Натаниэль усмехнулся. Видимо, банкир Ари Розенфельд был весьма сентиментальным человеком. Это как-то не очень вязалось со сложившимся стереотипом современного банкира: жесткого, энергичного и сухого человека. Впрочем, жизнь то и дело ломает стереотипы.

«…Что бы ни случилось, знай: я любил и люблю тебя…»

Портрет мог оказаться и неким знаком, принятым между влюбленными. Или еще чем-то.

Натаниэль отложил письмо и принялся внимательно разглядывать портрет. Солнце уже взошло довольно высоко, так что свет настольной лампы не помогал, а скорее мешал. Он щелкнул выключателем. Портрет как портрет, ничего особенного. Скорее всего, дань каким-то сентиментальным воспоминаниям юности. Нужно будет позвонить Алону, извиниться и занести портрет. Но — потом, потом, когда дело будет окончено. А пока…

Натаниэль отложил портрет и письмо и прошлепал на кухню — готовить себе завтрак.

15

Несмотря на ранний час, улица Рамбам была полна народу. Натаниэль Розовски прогулочным шагом двигался по тротуару, от Алленби, изредка вынужденно замедляя движение. На углу он остановился и некоторое время молча наблюдал за работой уличного художника. Описание покойного Розенфельда отличалось точностью — действительно, типичный постаревший хиппи. Хвост на макушке, прожженная в нескольких местах майка, вылинявшие ободраные джинсы. Золотая серьга в ухе. Но движения, которыми он набрасывал портрет женщины, сидевшей напротив на раскладном стульчике, были уверенными и профессиональными.

— Привет, Яша, — сказал Розовски.

— Натан? Привет, привет, — Яаков Левин скупо улыбнулся детективу и снова опустил взгляд на планшет. Средних лет туристка, позировавшая художнику, с неодобрением посмотрела на типа, мешающего столь важному делу.

— Exquse me, missis, — Натаниэль галантно поклонился. — Я не хотел вам мешать, но долг службы… — он развел руками с огорченным видом. — Этот экзотический джентльмен подозревается в попытке изнасилования, и я вынужден…

Туристка подскочила, словно ужаленная, и растворилась в толпе гуляющих.

Левин замер с поднятым карандашом и озадаченно осмотрелся.

— Что это с ней?

Розовски меланхолично пожал плечами.

— Следует изучать иностранные языки, друг мой. Тем более, что ты имеешь дело с иностранцами. А ведь в школе, в Москве, много лет назад ты, безусловно учил иностранный.

Яаков подозрительно посмотрел на детектива.

— Во-первых, я учил немецкий.

— Ну, извини, — Розовски развел руками. — Ошибка вышла.

— Что это ты ей сказал? — спросил художник воинственным тоном. — Ну-ка, выкладывай! — он выпрямился во весь свой двухметровой рост и угрожающе навис над казавшимся миниатюрным Натаниэлем. — Говори, фараон чертов!

— Тихо, тихо, — зашептал Розовски, виновато улыбаясь. — Что ты расшумелся? Ты мне срочно нужен. Как бы я ее сплавил, если она пялилась на тебя томными глазами? Ну, сказал, что полиция подозревает тебя в изнасиловании семидесятилетней старухи. С отягчающими вину обстоятельствами.

Яаков немного подумал и вдруг расхохотался.

— Уверен, что ты ее не испугал, — произнес он, вытирая выступившие слезы. — Просто она решила, что ты записал и ее в старухи. И оскорбилась. Ладно, черт с тобой. Поставь банку пива в качестве компенсации.

— Хоть две, — облегченно вздохнув, сказал Розовски. — А если ответишь на мой вопрос — куплю тебе пак пива, — он раскрыл папку и показал Яакову портрет Ари Розенфельда. — Это твоя работа?

— Моя, — ответил художник. — Вот, в углу подпись, — он показал. — Видишь?

— Ты можешь вспомнить, когда рисовал этот портрет?

— А что тут вспоминать? — спросил, в свою очередь Левин. — Вот же дата, ослеп, что ли?

Розовски шепотом выругался. В этом деле он все больше и больше проявлял какую-то, просто, фантастическую, рассеянность. Действительно, сейчас, когда Яаков ткнул пальцем в рисунок, он и сам заметил четкие мелкие цифры в верхнем углу рисунка. За месяц до смерти банкир позировал уличному художнику для портрета.

— Неси пак пива, — напомнил Левин.

— Принесу, не беспокойся… Ты хорошо помнишь тот день?

— Нормально. День как день.