Смерть в Миракл Крик

В 20:07 двадцать шестого августа 2008, за восемнадцать минут до взрыва Мэри прислонилась к стволу плакучей ивы после того, как минуту бежала сквозь лес. После того, как Жанин швырнула в нее сигареты, спички и скомканную записку, а Мэри максимально спокойно ответила: «Я не понимаю, о чем вы», резко развернулась и ушла прочь. Шаг одной ногой, потом другой, сосредоточенно, ровно, борясь с желанием бежать и кричать, впиваясь ногтями в ладони и прижимая язык к зубам, все сильнее, пока не дошла до того последнего момента, когда в следующий кожа прорвется и пойдет кровь. Через пятьдесят шагов (она считала), она уже не могла этого выдерживать и побежала со всех ног. Мышцы икр буквально горели, слезы сильно затуманивали зрение, она даже почувствовала головокружение, затем ноги стали ватными, она прислонилась к дереву и зарыдала.

Жанин назвала ее шлюхой. Назойливой потаскушкой. «Можешь сколько угодно тупить глазки, накручивать волосы на пальчик и делать вид, что ты сама невинность, но будем честны, мы обе знаем, что ты творила», – сказала она. Сидя здесь, вдали от Жанин – образца для подражания с точки зрения ее отца, к которому она должна стремиться, в котором воплощено все, ради чего он хотел, чтобы она получила образование в Америке, – так легко было думать, что она могла, должна была ответить. Это Мэтт привез сигареты и научил ее курить. Мэтт первым начал писать записки и назначать встречи. И да, ей было тут одиноко, она рада была его компании, но совращать? Красть? Этого мужчину, который притворялся заботливым другом, прежде чем раскрыл свои истинные мотивы, который потом удерживал ее на земле и вталкивал свой язык ей в рот, когда она пыталась закричать, который лег сверху и засунул ее руку себе в трусы, сжав ее вокруг собственной плоти с такой силой, что было больно, используя ее как инструмент, чтобы качать, давить вверх и вниз?

Но она ничего не сказала. Просто стояла, выслушивая обвинения Жанин, позволяя им проникнуть под кожу, продырявить мозг, распространить щупальца и пустить корни. А теперь, даже хотя она твердила себе, что Жанин ошиблась, что виноват во всем Мэтт, а она – лишь жертва, голосок внутри шептал, что ей ведь нравилось его внимание. Разве она не замечала, как он иногда смотрит на нее, и не испытывала удовольствия от осознания, что она желанна, может даже более Жанин? А на свой день рождения она надела соблазнительное платье и пригласила его выпить с ней. И когда он начал ее целовать – нежно, романтично, как она и представляла себе свой первый поцелуй, она ведь ответила и на мгновение, перед наступлением ночной темноты, даже представила себе сказочный финал под вспышки «Я тебя люблю», взгляд глаза в глаза, и прочие отвратительные клише, о которых теперь она не могла даже думать.

Мэри подумала об унижении вечером в ее день рождения, которое убило эту трогательную надежду, но Мэтт еще неделю продолжал писать ей по несколько записок в день, преследовать ее на курсах, и надежда возродилась. Она согласилась встретиться, перед выходом тайком приложилась к отцовской бутылке рисовой водки для храбрости и отправилась к ручью. Была даже доля секунды, когда часть ее – крошечный кусочек ее перекормленного миром Диснея мозга – вообразила себе, как Мэтт стоит у ручья и мечтает признаться в любви, он не способен жить без нее, он объяснит свое поведение в день ее рождения, скажет, что это было сиюминутное помешательство, вызванное опьянением и страстью, которое никогда не повторится. И вот, когда в животе плескалась водка, а сердце колотилось от предвкушения, она увидела Жанин. Мгновенное потрясение, ужасающее осознание, что все это было подстроено лишь для того, чтобы его жена ее отругала! Когда она думала об этом теперь, прижимая лоб к коре ивы, в попытках помешать боли распространиться от глазниц, стыд пронзал ее насквозь, наполняя и угрожая взорвать изнутри каждый орган. И она мечтала исчезнуть, убежать и никогда больше не видеть ни Мэтта, ни Жанин.

Тут до нее донесся шум. Отдаленный стук откуда-то со стороны дома. Жанин. Это наверняка Жанин стучит в дверь, чтобы поговорить с ее родителями, пожаловаться на то, как их распутная дочь совращает и соблазняет ее добродетельного супруга. Она представила себе, как они стоят на пороге, ужас охватывает их лица, а Жанин показывает им записки и сигареты, представляя ее жалкой, сексуально озабоченной девчонкой, достававшей ее мужа. Стыд и страх снова пронзили ее при этой мысли, но и еще кое-что. Злость. Злость на Мэтта, который отнял ее одиночество и сплел из него нечто болезненное, а потом солгал своей жене. Злость на Жанин, женщину, которая мгновенно поверила в невиновность собственного мужа и даже не захотела слушать точку зрения Мэри. Злость на родителей, которые оторвали ее от дома и друзей, поставили в такое положение. И более всего, злость на саму себя, что она позволила всему этому произойти и не сопротивлялась. Нет. Больше такого не повторится. Она встала и направилась к дому. Она не позволит им судить ее, не выслушав, что наделал Мэтт.