Смерть в Миракл Крик

Она подняла коробок, достала спичку и чиркнула. Та загорелась, она быстро бросила коробок и сигарету в центр горки. Коробок вспыхнул, сигарета горела, ее кончик светился красным. Она ощутила тепло глубоко в груди, то же успокоение, и подула на огонь, тихонько, подкармливая пламя, позволяя кучке разгореться, сдувая частички пепла с сухих листьев, так что они медленно полетели вверх вместе с дымом. Лицу сделалось жарко, она оставалась рядом, пока вся горка не разгорелась, потом встала и попятилась, шаг за шагом, не сводя глаз с пламени, желая, чтобы они стали выше, больше, горячее, уничтожили это ветхое здание и все внутри.

Когда она повернулась, чтобы уйти домой, магия момента, волшебное ощущение нереальности происходящего исчезло. Было уже больше четверти девятого, значит, все пациенты разъехались. На парковке действительно никого не было, она проверяла, да и Жанин говорила, что сеанс закончился раньше, но что если ее отец все еще внутри и убирается? Нет, в ангаре явно пусто: он всегда выключал кондиционеры после того, как завершал уборку, а сейчас они не работали, шумные вентиляторы молчали, свет погашен. Все же сердце ее колотилось при мысли, что она натворила. Она явно представила все это – поджог, преступление, полиция, тюрьма, ее родители – и остановилась, подумала было вернуться и затоптать огонь, пока он не вырвался из-под контроля.

– Ме-хе-я! Ме-хе-я! – звала мама из дома, видимо в раздражении, что нигде не может ее найти. Казалось, ей в грудь ударяются камни. Эти шесть слогов крепко оплели мамино неодобрение, и Мэри тут же снова разозлилась, спокойствие, привнесенное огнем и уходом, исчезло. Она повернулась и побежала. Ей отчаянно хотелось закурить.

Она почти добежала до сарая, когда увидела снаружи отца, набиравшего номер на телефоне. Он поднял голову и сказал: «О, отлично, я как раз собирался тебе позвонить. Мне нужна твоя помощь». Затем поднес телефон к уху и подманил ее жестом. Несколько секунд спустя сказал в трубку: «Вечно ты думаешь о ней что-то плохое, она здесь, помогает мне. А батарейки под кухонной мойкой, только не бросай пациентов. Я отправлю за ними Мэри». Потом он повернулся и сказал ей: «Мэри, иди, прямо сейчас. Возьми четыре батарейки D и отнеси их в ангар», и продолжил в телефон: «Я приду через минуту и выпущу пациентов. Только не говори… Ю-бо? Ау? Ты там? Ю-бо?»

Пациенты. Выпущу их. Ангар.

Слова вихрем завертелись у нее в голове, у нее закружилась голова. Она повернулась. Побежала, быстро, как только могла. Пожалуйста, господи, пожалуйста, пусть бы огонь потух. Пусть все это окажется сном, кошмаром. Пусть она неправильно поняла слова отца. Ну как в ангаре еще могут быть пациенты? Последний сеанс давно завершился, Жанин это подтвердила. Кондиционеры выключены. Свет не горит. Машин нет. Что происходит?

Она не могла вдохнуть, не могла бежать, рисовая водка поднималась и обжигала горло, земля ходила ходуном, она сейчас упадет. Где-то вдалеке мама звала ее по имени, но она не останавливалась. Приближаясь к ангару, она увидела, что свет не горел. На парковке пусто. Кондиционеры не работали. Тишина, такая полная, что не было слышно ничего, кроме… Господи, изнутри доносился шум, словно кто-то стучал молотком, а из-за ангара – треск пламени, проедающего дерево. Дым поднимался сзади, и когда она обогнула угол, она почувствовала огонь, жар на лице, такой раскаленный, что она не могла приблизиться, хотя мозг и кричал ей подойти немедленно, броситься на стену, своим телом потушить огонь.

Она услышала голос матери, зовущей ее: «Ме-хе-я». Тихо. Нежно. Повернулась и увидела маму, смотревшую на нее немигающим взглядом, впитывающую ее образ, словно много лет ее не видела. Прямо перед взрывом она почувствовала, как ее тело поднимается в воздух, увидела, что мама идет к ней с широко разведенными руками. Она хотела подбежать к ней. Обнять и попросить держать ее крепко-крепко, и чтобы все снова стало хорошо. Как это было в ее детстве, когда мама еще была ее Ум-мой.

Янг

Как только Янг вслух обвинила свою дочь в убийстве, Мэри подняла глаза и встретилась с ней взглядом, лицо, искореженное морщинами, прояснилось и расслабилось. Наконец-то правда.

– Это бред, – прервал молчание Пак.

Янг не смотрела на него, она не могла оторваться от глаз дочери, впитывая все, что видела в них: потребность в ней, тоска по единению, по доверию. Как давно они в последний раз были близки, общались как-то иначе, чем бросая быстрые взгляды при обсуждении повседневной жизни? Странно, почти волшебно, как теперь все изменилось. Даже разница в языке – Янг и Пак говорили по-корейски, а Мэри отвечала им по-английски, как и всегда, – которая раньше ощущалась такой неловкой, теперь только усиливала близость, словно они создали свой собственный тайный язык.

– Ты понимаешь, что ты сказала? – спросил Пак. – Ты думаешь, мы сговорились? Думаешь, я все придумал, а потом попросил Мэри сделать самое опасное?