Смерть в Миракл Крик

Он искал Мэри в суде. Он хотел ее увидеть. Даже нет, не то чтобы именно хотел. Ему это было необходимо. Примерно как у стоматолога, ты не то чтобы хочешь сверлить зуб, но это нужно сделать, чтобы остановить боль. В зале было больше народу, чем обычно (наверное, вследствие последних новостей – «Суд над мамой-убийцей: она поила сына отбеливателем»), но никого из Ю не было, что странно.

Жанин уже приехала.

– Я записала голос. Сегодня они дадут прослушать его тому сотруднику, – прошептала она. У него в животе заворочалось беспокойство, когда он подумал о том, что у Мэри был доступ к его машине и телефону внутри.

– Вы видели кого-нибудь из Ю? – спросил Эйб, повернувшись.

Он покачал головой. Жанин ответила:

– Кажется, сегодня у Мэри день рождения. Может, они празднуют?

День рождения Мэри. Что-то казалось неправильным, зловещим. Тревожная совокупность фактов: машина и ключ, сон, теперь еще и день рождения. Восемнадцатый, теперь она официально взрослая. Подлежит уголовной ответственности. Черт.

Детектив Хейтс вышла вперед для перекрестного допроса. Шеннон не стала терять времени на приветствия и прочие формальности, не встала и даже не дождалась, пока стихнут шепотки в зале. Она сказала прямо со своего места:

– Вы считаете, что Элизабет жестоко обращалась с ребенком, так?

Все заозирались, словно в поисках источника вопроса. Хейтс явно была застигнута врасплох, как боксер, который ждет, что сейчас минуту будет кружение по рингу, а вместо этого получает удар в лицо сразу же после гонга.

– Ну… наверное, это так. Да, – ответила она.

Все еще сидя, Шеннон спросила:

– Вы сказали коллегам, что это важно в настоящем деле, так как, кроме обвинений в жестоком обращении, никакого другого мотива нет, так?

– Не припоминаю, – Хейтс нахмурилась.

– Нет? Вы не помните, как написали: «Нет насилия – нет мотива» на маркерной доске на встрече 30 августа 2008?

Хейтс сглотнула. Момент спустя она прокашлялась и сказала:

– Да, теперь припоминаю, но…

– Спасибо, детектив, – Шеннон встала. – Теперь расскажите нам, как вы обычно обрабатываете обвинения в жестоком обращении, – она подошла медленно и расслабленно, словно гуляла по саду. – Верно ли, что в случае серьезных подозрений вы изымаете ребенка из семьи, из-под опеки родителей, до окончания разбирательства?

– Да, если есть достоверная серьезная угроза, мы стараемся получить экстренный ордер, позволяющий временно перевести ребенка в приемную семью на время расследования.

– Достоверная серьезная угроза, – Шеннон подошла поближе. – В данном случае, получив заявление в отношении Элизабет, вы не забрали Генри из дома, даже не попытались. Так?

Хейтс посмотрела на Шеннон немигающим взглядом, поджав губы, После долгого молчания она проговорила:

– Да.

– Это значит, что вы не верили в существование реальной угрозы для Генри, верно?

Хейтс перевела взгляд на Эйба, потом обратно на Шеннон и помигала.

– Такова была наша предварительная оценка, до расследования.

– Ах, да. Вы пять дней проводили расследование. В любой момент, если бы вы решили, что с Генри на самом деле жестоко обращались, вы могли и должны были бы забрать его, чтобы защитить. Ведь в этом ваша работа?

– Да, но…

– Но вы этого не сделали, – Шеннон приблизилась, как бульдозер, нацелившийся на преграду. – Целых пять дней после звонка вы позволили Генри оставаться дома, верно?

Хейтс закусила губу.

– Вероятно, мы ошиблись в наших оценках….

– Детектив, – сказала Шеннон, подчеркивая каждое слово, – пожалуйста, отвечайте только на мой вопрос. Я не спрашивала о том, как вы осуществляли вашу работу. Хотя ваше начальство и органы юстиции заинтересованы в подаче иска в интересах Генри, и им может быть любопытно услышать, как вы признаетесь в совершенной ошибке. Но мой вопрос другой: после пяти дней расследования вы сочли или не сочли, что Элизабет представляет реальную угрозу для Генри?

– Не сочли, – Хейтс выглядела удрученной, говорила без интонации.

– Спасибо. Теперь давайте поговорим о самом расследовании, – Шеннон поставила на подставку пустой лист бумаги. – Вчера вы сказали, что расследовали четыре вида жестокого обращения: отсутствие должного ухода, эмоциональное, физическое и медицинское насилие. Верно?

– Да.

Шеннон записала эти четыре категории одну под другой на листе.

– Вы общались с Китт Козловски, восемью учителями, четырьмя терапевтами, двумя врачами, а также с отцом Генри?

– Да.

Сверху Шеннон подписала информантов:

– Кто-нибудь выражал обеспокоенность, что Элизабет плохо ухаживает за Генри? – спросила Шеннон. Услышав лаконичный ответ «Нет», она пять раз написала это слово напротив «отсутствие должного ухода» и вычеркнула всю строку.

– Дальше, кто-либо, кроме Китт, выражал обеспокоенность по поводу эмоционального или физического насилия?

– Нет, – снова ответила Хейтс.

– Если быть точным, учитель Генри в прошлом году сказал, цитата из ваших записей: «Элизабет – последняя, кого я могу заподозрить в нанесении ребенку эмоциональной или физической травмы». Верно?

– Да, – почти беззвучно выдохнула Хейтс.