Смерть в партере

Но Кристина эта меня совершенно не интересовала, зато появилось объяснение тому, на какие шиши свой салон Яша собирался открывать — похоже, не на Маратовы, хотя я теперь ничему не верил, как и обещал. И я стал его на нужную мне тему выводить, после того как высказался сочувственно ещё раз и мы согласовали некоторые технические детали предстоящей процедуры: «Представь себе, я вчера, абсолютно случайно, оказался на балете в Большом театре и встретил там одного своего школьного товарища. Который по административной части в нём работает, неплохо, кстати, устроился возле балерин… Но, что самое забавное, он мне рассказал про твоего дружка — Марата! Оказывается, это у них теперь тема сезона, как минимум. Никогда такого ещё не было, чтобы зритель во время спектакля скончался столь бурно — у него кровь так хлестала из горла, что пришлось потом обивку полностью на нескольких креслах заменить и пять квадратных метров ковролина на полу!»

Про ковролин с обивкой я по ходу выдумал, но от таких подробностей Яков аж сел на ближайшее кресло, а ручки у него затряслись. На лице читался крайний испуг, и с минуту он даже выговорить ничего не мог. Я стал его утешать и успокаивать, параллельно размышляя, чем вызван этот шок: позднее раскаяние убийцы или вновь нахлынула горечь утраты близкого человека? Обе версии имели право на существование, осталось отбросить одну — неверную. И Яков помог мне в этом — в этот его рассказ я практически поверил, хотя получилась версия третья, комбинированная, из двух моих.

Обретя способность говорить, он первым делом категорически отказался делать мне инъекции, предложив смелую достойную альтернативу — пойти выпить. Причину кардинального изменения планов он не раскрывал, но обещал, что я его наверняка пойму, когда он мне кое-что расскажет. И это был на самом-то деле наилучший вариант, так как на подкалывание я согласился скрепя сердце — и так у меня всё хорошо с внешностью, и я не планировал в обозримой перспективе пользоваться услугами косметологов со шприцем. И мы пошли всё в то же толерантное заведение, но Яков сильно повысил градус и вместо мартини мы стали с подхода пить водку.

А она развязала его язык ещё быстрее, и уже на втором полтиннике подозреваемый стал давать признательные показания: «Я знал, что он мне уже изменяет, и понимал по изменившемуся ко мне отношению, что скоро я его совсем потеряю. А я, поверь мне, Глебушка, правда же, влюбился, прям как в первый раз! И я же был у него первым!!! И как же меня возбуждала эта девственная наивность, эта тугая попка…» Тут я опущу поведанные мне малоприятные детали интима этой пары геев, меня чуть самого не стошнило, а дошло до того, что Яша, перевозбудившись, отпросился в туалет.

Вернувшись же с блаженным лицом, продолжил: «Да, хороший был Маратик, воспоминания есть очень приятные… Но бегать я за ним, унижаться не собирался — что я, шавка, что ли, какая подзаборная! Хотя любил я его, но это он сам виноват — пошёл по рукам, не оценил моего чувства. Но я ему пару раз грандиозные истерики закатывал, обещал даже, что убью его, если он задумает меня бросить. И скажу тебе, Глебик, по секрету — даже думал, как бы я мог это сделать. И даже придумал — достаточно было лишь больше ему заколоть, и всё…»

Под такое заказали уже четвёртую порцию самого русского напитка, пригубив которую Яша продолжил колоться: «А в тот день я немного не в себе был — „ужалился“ одной синтетикой доброй, чтобы расслабиться. Как раз накануне мы полночи с ним орали друг на друга, а потом он к себе домой уехал. Сам понимаешь, это „почти расстались“ значит. И я знал, что он должен прийти, а он явился разряженный, в хорошем настроении, всем улыбается, шутит… А у меня прямо ком к горлу — меня бросил и едет к новому своему! Однозначно!»

От блаженных воспоминаний о любимом друге на лице Яши ничего уже не осталось, а эти воспоминания вызывали совсем другую мимику — злобную. Я же продолжал молчать с крайне заинтересованным лицом, и он стал рассказывать самое занимательное: «Но я виду не подал, хотя в голове стоял полный туман. Машинально я всё делал, и, как теперь мне с ужасом кажется, мог я его переколоть… Не умышленно, а не ведая, что творю… И именно так, как ты и описал, он должен был бы тогда умереть… Мне отец рассказывал, как такое случается…»

На этом моменте я счёл необходимым вступить в беседу и направить её в нужное мне русло: «Так, подожди, не наговаривай на себя! Ты это когда, сейчас только понял, что мог переколоть, или ещё тогда, сразу?» Оказалось, что сразу: «Как Марат ушёл, я тут же как будто протрезвел — прямо ледяной какой-то озноб пробил! И страшно стало, а от чего — непонятно… Но мне показалось, что я больше его никогда не увижу. И не потому, что он меня бросит, а не будет его больше на этом свете… И смотрю я на препарат, которым его колол, и не понимаю, это уже полупустой был пузырёк или это я ему всё, что там было, вкатил? А если всё — то это, как мне кажется, смертельная доза!!!»