Смертельное Таро

Беззубому мальчику перебросили вторую колоду, и тот аккуратно пересчитал карты, все так же обращаясь к Эмилю:

– Ты в «Фараоне» не шоображаешь, так што пояшняю: я переташую и ш-шниму шоду. – Стефан указал на верхнюю карту. – А потом начну метать. Ешли шправа от меня выпадет, то жабираешь манатки обратно, ешли шлева – они идут в банк. Выигрывает тот, у кого карта на дне окажалашь. Он может шебе што‑то жабрать. Шечешь?

– Вроде секу, спасибо.

С невольным вздохом Эмиль отметил, что остальным мальчикам, в сущности, терять нечего: все они поставили на краденые вещи, которые было не жаль проиграть. А вот с башмаками расставаться было бы обидно.

«Пол, если подумать, совсем не холодный, а если еще попривыкнуть…»

Карты заметались в разные стороны. Эмиля окружили десятки пестрых картинок: красные, черные, все они смешивались перед глазами. Кто‑то уже в сердцах чертыхнулся. Сидящий рядом радостно ударил себя кулаком по ноге. Сколько все это длилось? Едва ли больше минуты, но Эмилю та партия показалась вечной. Волнение все сильнее захлестывало его, но тут…

– На даму червей кто штавил?

Внутри все замерло. Мальчик споткнулся о собственную тревогу и теперь не понимал, что происходит. В оцепенении он махнул рукой и уставился на свою пуговицу. Владение парой обуви внезапно показалось небывалой роскошью.

– Белобрысый, так ты и выиграл вроде? С первого раза? Стеф, а ты ему не поддавался там?

– Ты не веришь в мою чеш-шношть? – Метальщик приподнялся с пола с угрожающим видом. – Шлышь, ешли играть не умеешь, на меня валить не надо, шечешь?

– Так! – рявкнул крупный мальчик. – Не бить морды в нашем игральном заведении, иначе выметайтесь. А ты, – обратился он к Эмилю, – живее бери из банка побрякушку, или ждешь, пока ее торжественно поднесут?

С испугом кивнув, мальчик судорожно схватил ботинки и первую попавшуюся вещь из награбленных, а потом побежал к выходу. Ему стоило остаться и играть дальше, но страх, что компания внезапно передумает и отберет выигрыш, гнал его к выходу. К родительским комнатам, воздух которых в сравнении с подвалом казался приятным и свежим.

У самых ступенек Эмиль обернулся и пересекся взглядом со Стефаном – тот продолжал стоять над усомнившимся в его честности игроком. Первый в жизни Эмиля крупье, провожая его, улыбнулся.

* * *

Камилла сжимала в кулаке цепочку, и глаза ее блестели от радости. Она слушала торопливый сбивчивый шепот брата о том, что ему, очевидно, неимоверно везет. Что он выиграет ей еще огромное множество красивых дорогих украшений, а потом они все переедут в большой чистый дом, и Камилле вовсе не обязательно будет разлучаться с семьей и выходить замуж. Впервые за время переезда в Париж девочка вновь почувствовала с братом душевную близость. Их отдаление друг от друга показалось лишь предтечей счастливой безбедной жизни, которая наступит уже совсем скоро.

– Думаю, удача меня любит. – Милу простодушно пожал плечами. – Ведь нам должно было повезти хоть когда‑нибудь, так почему не сейчас?

Эмиль подошел к сестре и крепко сжал ее в объятиях. Его руки неприятно оттянули волосы Камиллы, а в углу проползла сороконожка, при виде которой девочке захотелось взвизгнуть и убежать. И все же они продолжали стоять, не двигаясь. В ту минуту они чувствовали себя в безопасности, как никогда раньше.

За оставшиеся две недели Эмиль успел выиграть заколку для волос со стеклярусом и вышитый золотой нитью платок. Из дома пропали отцовский охотничий нож и старый фарфоровый чайник, но исчезновение списали на переезд. Как только удавалось заполучить свободную от материнского взгляда минуту, Камилла цепляла на себя украшения и утыкалась носом в белую накрахмаленную ткань, еще сохранившую отголоски чьих‑то духов. Девочка казалась себе самой богатой и счастливой девушкой Франции и была готова смириться со всеми имеющимися проблемами.

Эйфория оборвалась слишком внезапно. Эмиль, обычно успевавший вернуться домой до времени прихода отца, отчего‑то задерживался. Когда за окнами стемнело, родители стали тревожно шептаться. Аглае с волнением говорила Жислену о каждодневных прогулках сына по дому и уже озвучивала самые страшные предположения. И без того пребывавший в постоянных переживаниях, месье Пэти вынужден был мягко приводить жену в чувство. Хотя самому уже который день хотелось запереться в пустой комнате и до хрипоты разрыдаться.

Милли сидела напротив окна и с любопытством прижималась к стеклу лбом. Летние ночи всегда по-особенному густы, отчего она видела свое отражение куда лучше, нежели происходящее на опустевшей улице.