Смертельный дубль

— Далековато вообще-то, — засомневалась девушка. — Ну да ладно, давайте. Только чур, не так быстро! — одернула она майора, который уже ускорил шаг. — Вам еще оттуда придется провожать меня обратно, до дома.

— Разумеется, Маруся, — слегка обиженно отозвался Жаверов. — Не думаете же вы, что я брошу вас одну, да еще в такое время? Мне только один звонок сделать, и я буду свободен. Хоть до утра в вашем распоряжении.

— Кто-то только что уверял, что «не такой» и не привык торопиться, — язвительно напомнила девушка.

— Так и есть, — подтвердил майор. — Я это так сейчас сказал — «хоть до утра» — не в буквальном смысле. Без всяких намеков.

— Ну ладно, — смилостивилась девушка.

Когда они неспешным шагом дошли наконец до телефонной будки, Жаверов даже крякнул от досады. На стеклянную дверь была прилеплена бумажка с надписью «Автомат не работает».

62

В то время как майор прогуливался с Марусей, режиссер Иннокентьевский находился в пятом павильоне.

Уже несколько минут режиссер пребывал в полном одиночестве, хотя вообще-то в свете последних событий он проявлял большую осторожность — в течение нескольких последних недель ни разу не оставался один на территории «Мосфильма». Всегда кто-то был рядом, а когда в конце съемочного дня члены группы покидали павильон, Иннокентьевский уходил вместе со всеми.

После неудачного покушения на Овчинина многие на «Мосфильме» несколько расслабились, и Иннокентьевский, на свою беду, тоже оказался в их числе.

Как и многие другие, режиссер рассуждал так: у преступника после его осечки теперь будет всего три варианта действий. Либо он вообще прекратит свои злодеяния и, может, даже постарается навсегда убраться с «Мосфильма». Либо он попытается все-таки прикончить Овчинина, который как-никак заставил его с позором ретироваться. Наконец, преступник может просто затаиться, и если снова прольет чью-то кровь, то сделает это очень не скоро.

Почему-то Иннокентьевский уверился, что никаких других вариантов у психопата, выдающего себя за призрака, не остается. Разве что он добровольно сдастся властям, но такая версия была очень сомнительной…

Вероятность же того, что убийца, споткнувшись на Овчинине, расправится с кем-то другим, казалась Иннокентьевскому (да и остальным мосфильмовцам) еще более ничтожной, чем его явка с повинной…

Впрочем, наш режиссер особенно не анализировал ситуацию. Когда Иннокентьевский услышал о случае с Овчининым, он сказал себе: «Теперь, пожалуй, можно и не слишком осторожничать». И даже эта мысль промелькнула скорее в подсознании режиссера, нежели в его сознании…

Как бы то ни было, в этот вечер Иннокентьевский, даже не вспоминая ни об Овчинине, ни об убийце, вдруг обнаружил, что съемочная группа уже разошлась и он остался один.

«Что это я сегодня? — немного удивился сам себе Иннокентьевский. — Вроде и дел у меня здесь никаких нету… Или просто надоело кого-то там бояться, постоянно держаться вместе с толпой? Видимо, так. Это постыдно, наконец, даже если хоть и в какой-то степени оправдано. Режиссер я или не режиссер? Как меня будут воспринимать, если я не в состоянии даже в одиночестве остаться в собственном павильоне? Посидеть тут, поразмышлять… В конце концов, постановщику необходимо оставаться одному, чтобы спокойно и рассудительно обмозговать дальнейший ход съемок. А среди декораций, в которых снимаешь, очень хорошо „мозгуется“… В общем, очень даже славно, что я тут сегодня один. Зато никто теперь не скажет, вон, мол, Маркович-то наш все чего-то трусит — как хвост за актерами бегает. Обедать и то со всеми вместе в буфет идет. Раньше, бывало, спрячется в декорациях и спокойно ест, мозгует там чего-то, шевелит извилинами… А теперь, вишь ты, к буфету пристрастился! Боится просто — ясно, что боится. Думает, что и его этот наш призрак укокошит… Вот так, а еще режиссер. Курам на смех прямо…»

Иннокентьевский так увлекся мысленным сочинением речи своего неизвестного недруга, что не заметил, как в павильон проник кто-то посторонний.

— Нет, никто теперь так не скажет! — вслух воскликнул режиссер, опровергая глумливые доводы придуманного им оппонента.

— А, господин Грушницкий! — услышал вдруг Иннокентьевский чей-то голос у себя за спиной.

Режиссер резко обернулся.

— Кто? Кто здесь?! — Голос режиссера, пару мгновений назад звучащий так звонко и раскатисто, мгновенно изменился — стал хриплым и сдавленным.

На свет софитов из темноты к нему шагнул человек в высокой фуражке с красным околышем и в темно-зеленом мундире с погонами поручика…

63

— Ваша мистификация вам не удастся… — заговорил незнакомец, — мы поменяемся ролями: теперь мне придется отыскивать на вашем бледном лице признаки тайного страха…

— Кто вы? — машинально спросил Иннокентьевский и сделал шаг назад.

В отличие от прежних жертв, он почувствовал неладное с первой же секунды, как увидел незнакомца, при том что, как и они, не узнал его.

— Печорин Григорий Александрович, — насмешливо ответил визитер.

Иннокентьевский отступил еще на шаг и еле слышно прошептал:

— А если… без шуток?..

— А если без шуток, — вздохнул гость, — тогда Топорков Петр Борисович.