Вдруг к нему подошли два человека самого подозрительного вида. Один – высокий бледнолицый парень в надвинутой на глаза кепке, в длинном черном кожаном пальто, второй – коренастый, похожий на бульдога крепыш с маленькими злыми глазками и непрерывно движущимся подбородком.
В фигуре и движениях долговязого Миле почудилось что-то удивительно знакомое…
Не может быть!
Он настороженно оглянулся, словно почувствовал ее взгляд, поправил кепку.
Бледное лицо, темные круги под глазами…
Это был Лева, ручной пес Ованесовых! Тот самый, при виде которого Миле казалось, что она чувствует запах самой смерти!
Мила, хоть и была далеко, почувствовала тот самый запах.
Крепыш взглянул на дисплей своего телефона, повернулся к своему долговязому спутнику и проговорил, не переставая пережевывать свою жвачку:
– Точно, прибор на него показывает!
Долговязый сплюнул под ноги гармонисту и процедил холодным неживым голосом:
– Где она?
Слепой музыкант, как бы не замечая незнакомцев, пропел следующую фразу:
– Ты, Басков недорезанный, мы, кажется, с тобой разговариваем! – прошипел Лева. – Говори, где она – или ты будешь не только слепой, а еще и глухонемой! Как ты тогда свою лабуду петь будешь?
Музыкант запрокинул голову и вдруг заиграл классический марш «Прощание славянки».
– Ты меня что, не понял? – долговязый сузил глаза и шагнул ближе к слепому.
– Ась? – переспросил музыкант, повернув к нему ухо и продолжая играть марш.
В это время шустрый мальчуган, который вертелся около газетного киоска, прислушался к музыке и метнулся к стеклянному павильончику с яркой вывеской «Шаверма от Мамеда».
Он проскользнул в этот павильончик. Его попытался остановить смуглый небритый мужчина в белом поварском колпаке, но мальчишка ловко поднырнул под его руку и подлетел к толстому полицейскому, который неспешно поглощал шаверму, запивая ее тархуном из большой кружки.
– Павел Степаныч, Павел Степаныч! – выкрикнул мальчишка, отдышавшись. – Гоша марш играет!
– Чего? – переспросил полицейский, отставляя кружку. – Какой еще марш?
– Говорю вам, Гоша марш играет! Этот… обещание узбечки… то есть завещание таджички… ой, нет, перепутал! «Прощание славянки»! Который условный!
– Ах, «Прощание славянки»! Ну вот, опять поесть толком не получается! Опять из-за работы здоровьем приходится жертвовать! – Полицейский нехотя поднялся из-за стола и кинул хозяину заведения: – Не убирай, я скоро приду и доем.
Он неторопливо вытер губы бумажной салфеткой, неторопливо вышел из павильона, неторопливо пересек площадь, неторопливо подошел к слепому музыканту.
Того уже трясли двое незнакомцев.
– Говори, где она, а то…
– Та-ак! – протянул полицейский многообещающим голосом. – Это кто же у нас тут занимается общей физической подготовкой без соответствующей санкции?
Долговязый тип обернулся, увидел перед собой полицейского и прошипел:
– А тебе, жирная обезьяна, чего здесь надо? Ты что у нас под ногами болтаешься?
– Вот как! – протянул полицейский с явным удовольствием. – Еще одну статью приплюсовываем? Оскорбление сотрудника при исполнении им служебных обязанностей? В сумме лет на пять потянет, а если вы еще неповиновение добавите… а если я у вас еще грамм по пять найду, и добавим хранение в крупном размере…
– Умный, да? – прошипел долговязый. – Ничего не боишься, да? Поучить тебя надо?
– А чего мне бояться на моей собственной территории! Мне здесь и стены помогают, я уж не говорю про крышу!
– Лева, – подал голос коренастый спутник бледнолицего, – Лева, не заводись! Остынь! Мы сейчас и правда не на своей территории! Нас здесь никто не отмажет! Пойдем отсюда, пока не поздно, а то как бы чего не вышло! И правда закроют нас лет на пять! Как ты там будешь без кокса обходиться?
– Да ты дружка своего послушайся! – протянул полицейский, расстегивая кобуру.
Долговязый скрипнул зубами, отпустил музыканта и смешался с толпой.
Музыкант отряхнулся, поправил черные очки и проговорил с глубоким чувством:
– Спасибо, Степаныч!
– Из «спасибо» шубу не сошьешь и на бутерброд его не намажешь! – проворчал полицейский. – Сегодня платишь по повышенному тарифу, как в случае чрезвычайной ситуации!
– Заплачу, Степаныч! Только уж ты тоже не больно торопился! Они мне могли реквизит попортить!
Степаныч недовольно фыркнул и отправился к Мамеду доедать свою шаверму.
Слепой музыкант растянул мехи гармони и снова запел с глубоким чувством:
Когда Мила осознала, что там, на площади, стоит страшный Лева, она хотела было броситься наутек…
Исчезли все мысли, кроме одной – бежать, куда угодно бежать, не останавливаясь, пока не упадет без сил, а там будь что будет.