Смертию смерть поправ

Расшифровывать БЫТИЕ, быть в нем, человек, его сознающее Я, может только средствами своего опыта, своего эксперимента, своего контура, своей схемы — так коротковолновый приемник не расшифровывает хаоса длинных волн, — то есть, только средствами и понятиями человеческого существования-пространственно-временными, зрительными, звуковыми и т. д. И психическая энергия, и энергия мышления будет квантоваться сокращениями гортани в слова, а мы будем фиксировать этот феномен, будем долго и упорно отрицать бессознательное-ноумен, который дает нам феноменологию слов, или признав его, будем пытаться отделить его в противоположность, опять пытаться остановить процесс, остановить время, ибо время — это и есть, вероятно, желание пространства исторгнуть себя вовне. Мы говорим о едином четырехмерном континууме физического мира, но все же не только ФИЗИЧЕСКОГО, мы по-прежнему отделяем себя-СЫНА— от-бытия-ОТЦА, все же хотим в своей пустой гордыне буржуа остановить ТРОИЦУ, обожествить лишь одну ее ипостась — СЫНОВНИЙ МИР ЧЕЛОВЕКА, обожествить или проклясть за трагизм или бессмыслицу.

Мы боимся смерти, но не хотим подумать, что, быть может, без этого полового акта в бытие, без выделения нашей индивидуальной энергии не будет зачатия в новое сознание человека, в нового малыша, как и не было б сознания прачеловека, сознания человечества, без многих смертей иных живых до нас и вместе с нами?

Каждая смерть человека есть одновременно рождение кого-то другого на этой земле, и так во веки веков, пока мы все, человеки, не уйдем в ИНОЕ, как уходили воды и травы, и звери, и солнце-В-ИНОЕ-В-НАС.

§ 5.

Нынешняя привязанность философии к религиозному, антирационалистическому мироощущению, и далее вообще к ценности иррационального познания мира, познания озаренной записью, есть, вероятно, осознанная или неосознанная до конца потребность в избавлении от страха ИНЦЕСТА (Фрейд), страха кровосмешения, сублимированием, а не, скажем, собственно психоанализом в расширительном смысле этого понятия. Ибо психоаналитическое освобождение от страха ИНЦЕСТА способом расшифровки и познания приведет и приводит к ТРАГИЧЕСКОМУ ощущению бытия-в-ничто в тех нравственных ценностях, которые освоены и чтимы человечеством, и к предложению переоценки этих ценностей, которые самому индивиду, самому автору, кажутся безумием или иронией, которые одинаково парализуют мозг и волю к жизни.

§ 6.

Послание апостола Павла к римлянам, глава 6, стих 3: неужели вы не знаете, что все мы, крестившиеся во ХРИСТА ИИСУСА, в смерть его крестились?

§ 7.

14.000 детей убил в Вифлееме и его окрестностях царь Ирод, ища младенца Иисуса. Поэтому, когда он, Иисус, вернулся в Назарет, окрестность Вифлеема, там совсем НЕ БЫЛО ДЕТЕЙ и все евреи любили и смеялись, боготворили его, ТВОРИЛИ БОГА. Что делаем мы с нашими детьми?

§ 8.

Интересно, во всяком случае мне интересно, что рука моя, так или иначе причастная к фиксации этих раздумий, все больше и больше болит, сводится судорогой, я не могу написать больше трех-четырех строк подряд, чтобы не быть вынуждену прерваться и мять пальцы. Когда же я сажусь за машинку, то через час-полтора нестерпимая боль между лопатками, вроде грудной жабы, изводит своей покорной незаинтересованностью и длительностью, гонит встать из-за стола. И если к этому прибавить постоянную, все парализующую тоску или иронию, плач обиды и одиночества, то картина войны, которая идет скрытно в моем бессознательном, чуть-чуть приоткрывается. Плюс: головная боль, горечь во рту, спазмы кишечника и поносы, страхи. О, эта прекрасная война уж очень напоминает мне симптомы Акутагавы в его ЗУБЧАТЫХ КОЛЕСАХ.

Глава одиннадцатая Тотем

Эдип остался жить, потому что в эту историю никто не волен был вмешаться, ни острые камни, которые били его при падении, ни смерть, которую он мог принять от их ножей или от испуга, или от голода, или от много раз утоленной жажды, да, да, даже смерть не смела в этот раз своевольничать, ибо настал час ЭДИПА, и все в мире это так или иначе знали и ждали.

Он открыл глаза и увидел перед собой странных коз, которые стелились по земле и шипели; что-то, что он уже давно знал, говорило ему об опасности этого шипа и этих разрезанных пик, которые бегали туда и сюда из их маленьких безрогих головок, что-то звало в нем ринуться прочь и бежать, высоко поднимаясь в прыжке над землей, бежать, боясь укуса, и не смотря им в глаза, ни в коем случае не смотря, потому что тогда не захочешь бежать, а ляжешь и будешь ждать яда, как избавления от всей этой беготни; все кричало в нем об опасности этой встречи, но или он слишком устал, чтобы еще куда-то смочь бежать, или уже и в себе ЗНАЛ он, что наступил его час, который так просто не может кончиться, что все еще впереди. Он смотрел на этих странных коз и они смотрели на него.