Смертию смерть поправ

О том, что предисловия пишутся после конца записанного, известно. Менее известно или вовсе неизвестно, что же еще движет автором, когда он пишет предисловие. Что, собственно, можно еще «предисловлять», если слова заполнили многие белые страницы, или обводя скрытое в них, или высекая на них чуждое им? Сдается мне, что я пишу предисловие из гуманных соображений, ибо уже если решаешься выпустить листки из рук для чтения другим, то делом великого гуманизма является предупредить читающих, что их ждет, чтобы, возможно, уберечь несчастного, или предупредить неразумного, или указать стойкому, какие главы можно пропустить, чтобы сразу грызть зерно, не ломая ногтей в соскабливании скорлупы грецких орехов, нутро которых может оказаться или уже сгнившим, или еще горьковато-недозрелым. Действительно, друзья, так много пишут сейчас, что надо бы провести законом положение, чтобы автор вкратце рассказывал читающему, что там и как может его ожидать, — особенно же тогда, когда читаемое не издано широко принятым способом и несет тихий соблазн «рукописных списков». Так вот: на этих многих страницах записана история писатели Фомы; чтобы показать, что он, Фома, писатель, что, конечно, спорно, ибо никому, собственно, неизвестно, что следует понимать под этим словом всерьез, но пока будто бы принято, что писатель — это тот, кто пишет свои созерцания словами на бумаге, потому что и композитор, конечно же, тоже писатель, хотя пишет звуками свои созерцания, как художник красками и линиями, а молитвенник молитвами и безмолвием, — так вот, чтобы показать, что он, Фома, писатель, приводятся в текстах его произведения, числом три: пьеса «Круги», попытка сценария «Числа» и то, что умерший в сумасшедшем доме Фома сам назвал «Простая книга Фомы», — она и составляет третью часть трилогии вместе со страничкой-главой «Визит», в которой эту книгу писателя Фомы приносит автору, уже неоднократно появлявшемуся на страницах и ведшему странные разговоры с Фомой, человек из Игнатовского сумасшедшего дома по имени «верблюд Хаи». Внимание: тот читатель, который уже устал от всяких странных романов-мифов, может весь роман не читать, прочесть только последнюю «Простую книгу Фомы»; она посильно может быть интересной и даже в какой-то мере информационно полезной для человека из читателей верующих и интересующихся богословием: «Простая книга Фомы» — плод его долгих раздумий и мучений автора, создавшего Фому и ведшего с ним, Фомой, многие диалоги на страницах, как, в какой-то мере, и автора, который пишет это предисловие, который, как будет понято теми, кто решится читать от начала до конца, не совсем совпадает с автором, который говорит, что он-де придумал Фому Таким образом, первые две книги: «Автобиография» и «Эдип и Иисус», кроме целого ряда проблем, которые там ставятся, представляют, на мой взгляд, странную, в общем даже трудно квалифицированную склоку между этими тремя о правах и полномочиях автора во взаимоотношениях с его персонажами, — эта склока и дала, по-видимому, возможность хорошо одетому господину из главы первой книги «Я тихо стоял у столба» сказать стоявшему там и плачущему, что все предложенное вниманию по сути лишь плохо и провинциально переваренные отбросы зарубежных веяний, поэтому, внимание: можно сразу прочесть эту главу, чтобы потом уж решить, что и как. Человеку же, которому немного скучновато, которому, как говорит один мой приятель, доморощенный московский экзистенциалист, «собственно, судя по всему, некуда торопиться!», словом, человеку, который решит читать от начала и до конца, я хочу пожелать успеха: если он добредет до конца, то во всяком случае м н е он сделает приятное! Может быть, он напишет мне письмецо, сказав все, что ему захочется сказать, а может быть письмецо на заданную тему, именно: когда Фома написал, и что означает написал, свою «Простую книгу»? Раньше всей этой сложной истории или в ее конце? Все эти йогические штучки, странная смесь христологических ересей-иероглифов и безжалостных медитаций о Кресте, которыми пронизаны первые две книги, дали в процессе с Божьим прощением Фомы и авторов ясность «Простой», или она была уже у Фомы и он просто здорово обманул и автора и всех, проведя их через бездну экзистенциального одиночества и протестантско-йогических осмыслений Христа, чтобы показать, что все это было, братцы, было? Сам я ничего на этот счет понять не могу. С одной стороны, весь яростный, ломающий как-то установленные законы приличного письма и языка стиль первых страниц, и первой книги особенно, говорит, что Фома искал, отчаянно и не играясь искал выхода, чтобы обрести его, судя по «Простой книге Фомы», в православии, да еще в его исихастской традиции, — то есть: Бог не взыскал с Фомы ничего за его видимое внешнее богохульство и смелость исписывать из себя иероглифические апокрифы о Марии и Иосифе, и белом верблюде Хаи, который был у Марии в Вифлееме, а потом как-то странно оказался собратом Фомы по веселому дому в Игнатовском, недалеко от Тарусы, не взыскал ничего, но даже дал познание Себя, призрев на Фому Это очень важно, а? С другой стороны, за всей это архетипической символикой прозы и Фомы и автора, который ведет диалоги с Фомой, настолько явно просвечивает рациональное знание автора, что порой даже трудно предположить, что это вырвалось просто так из глубин одиночества писателя, заполнявшего белые листы, чтобы только занять до изнурения руки и глаза, которые все шарили по сторонам в поисках веревки и какого-нибудь крепкого гвоздика? Тем более, что некоторые друзья читали рукопись в несколько ином варианте третьей книги и без предисловия, так там он просто множество названий приводит, чтобы еще более запутывать? Да и главы второй книги «Веселые параграфы» говорят, что автор какие-то книжки читал в свое время, правда, очень по-русски читал, несистематически и пр. и пр. Кроме того, с этим автором, судя по всему, надо быть поосторожнее; он там где-то упоминает о Кьеркегоре, а ведь мы с вами знаем, в какой форме шифровал свои книжки тот великий? Никогда не поймешь с этим автором, где он говорит всерьез, а где плетет свои иронические сети, — вы знаете, автор-полукровка, где немецкая кровь сильна и сильна, а мы с вами опять-таки знаем принципы этих немецких писак, вроде Томаса Манна и другого Магистра. Да. Все это говорит о том, что письмецо могло бы помочь мне разобраться во всей этой странной истории, истории о писателе Фоме, который вспомнил, хотя и чрезмерно много размахивал руками при этом, хотя это и стоило ему смерти.