Смертию смерть поправ

ФОМА Я опять слышу твою иронию, вечную иронию, которая шла рядом со мной всю жизнь, твою иронию, мне не хочется отвечать тебе всерьез, я боюсь, что ли, твоих усмешек, если хочешь знать, эта твоя объективная незаинтересованность, твоя ирония, не давала мне открытости и желания встретиться с тобой, то есть, как ты говоришь, писать ПРЕДАНИЕ, искать его и фиксировать. Пожалуй, именно это всегда мне мешало, именно это. Я ничего не боялся, и весь твой пафос тут был растрачен зря, я не искал легкости и спасения, просто одиночество, то есть общение с тобой, одним тобой и даром, который ты мне выхлопотал, сулило всегда отрицание, твой спокойный дар делал меня менее всего субъективным, я всегда ощущал собственную объективную зависимость от того или иного, что взбредет тебе в голову, или что ты построишь, заведомо зная цель. Эта неторопливая снисходительность к себе и к другим, которая странно текла во мне и рядом со мной, эта моя негромкая насмешница, — она словно играла со мной в нескончаемую игру, что вот вроде и нет ее и моего знания о ней, вроде я совсем свободен, вроде я, это только я, и опять усмешка, или просто злой смех из угла, или вой в одиночке. Ты говоришь, что мне был отпущен дар создать предание, которое, конечно, не нужно моим современникам, но так как у моего народа есть письменность, то прочтут потом иные, обязан сделать я свою работу. Для того, чтобы думать так, надо все же иметь большую гордость, творец мой, большую субъективность, большие желания и тщеславие, но ведь нет всего этого в объективности, сухой, неторопливой, мертвой и вечной твоей сути, которую ты дал мне, как дар немногих, возьми его назад, я не годен быть богом, мне это скучно, я не хочу жить.

Я Ты трусливый и гордый раб, Фома, я думал, ты сможешь другое, ты же меришь свой путь нежеланием быть богом, что ж, это большая рабская гордость не желать быть господином и свободным, люди всегда находили хорошие слова для оправдания своего страха, объединялись в идее, умирали даже за нее, но опять все же были рабами, потому что искали власти идеи, хотели стать господами своей идеи, и гибли, размахивая руками, свято гибли, если ничего не получалось. Ты не хочешь жить, Фома, и в этом, видишь ли, находишь некоторую гордыню, но я не хотел, чтобы ты жил, правда, я и не хотел, чтобы ты так рабски спасался в смерть, я хотел совсем другого.

ФОМА Чего же еще можно хотеть?

Я Ты не знаешь?

ФОМА Нет.

Я Я никогда даже в мыслях о тебе не говорил о своем желании, но я думал, что многое, что узнал ты еще до рождения и после, толкнет тебя в грудь горячим испугом отгадки.

ФОМА Я не знаю, о чем ты говоришь.

Я Твой отец знает, Фома, потому он и послал тебя ко мне, послал звать на суд, он такой же раб, как и все вы, он хочет судить меня, собрав вас всех, он хочет спасти тебя, спасти, оставить себе подобным, но тебе спасения нет, Фома, так же, как его нет мне, я сейчас скажу тебе, чего ждал от тебя, и тебе захочется этого много сильнее, чем мать в детстве, чем Ирину у ног Арахны, много больше, чем смерть отчима, чем гордость бога любить своих убийц.

ФОМА Скажи.

Я Я думал, ты захочешь стать началом, понимаешь, началом, таким, с чего все началось, только вот теперь, закручивая новый круг, я хотел, чтобы ты пожелал, как великой гордыни, безумия, Фома, чтобы ты стал природой самой, пропускающей через себя все, беззащитной от всех страданий, открытой чужим мыслям и страхам, которыми бьется безумный, ведь он поломал свою людскую охранность, поломал болезнью, и его мозг, его мозг без СЛОВА, без охраны, приемлет чужие беды, все беды, как принял пес твой приказ упасть вниз, как излечивал больных Ияса, все беды и зовы людей и зверей слышит безумный на земле, и кричит, пугаясь, людски пугаясь, своему причащению, и прячут быстрее его под замок хорошие люди. Но то болезнь, Фома, то не ЖАЖДА ее. Я думал, что мой Фома захочет испить этой влаги, осознанной влаги многих бед и криков, захочет он принять в себя, чтобы стать самой объективностью, а разве уж так холодна она? Разве нет в ней вопля безумца? Малая толика этого дара, этого безумия, была отпущена тебе, Фома, как умение слышать в миру и записать предание, ведь поэты на земле, Фома, слышат лишь часть общей боли, и то как тоскливо, как одиноко счастливы они, а ты разбросал свое семя впустую, и гордо не хочешь равняться с богами, и не хочешь жить, Фома.