Смертию смерть поправ

ФОМА Ты создал меня по образу и подобию своему, к чему тебе детали, эта простая работа не по тебе думаю, что если бы я не пришел к тебе вот сейчас, ты и не задумался бы о моей конкретности, о том, что я хочу есть, что у меня болит живот от спазм, что солнце давит мне глаза, обо всем этом не думал бы ты, да и к чему, не правда ли, ты берешь мои мысли, мою энергию, и какое тебе дело, человек ли я или мышь?

Я Боже ты мой, Фома, какие у тебя усталые глаза, больные, больные разбитые зеркала твоей души, как говорят людские писатели, ужели и Ирина не могла бы тебя спасти? Кстати, в твоей пьесе «Круги», я все же прочел ее, а то знаешь, как тебя защищала Ирина, так в твоей пьесе «Круги» герой вешается в конце, а разве б его не могла спасти любовь?

ФОМА Я не знаю, что это такое.

Я То есть?

ФОМА Я не знаю, что это такое. Видишь ли, я думаю иногда, что родился очень старым существом, зверем, уставшим во чреве, побежденным во чреве, выброшенным, облезло-выброшенным в мир, я думаю, что у побежденного зверя была одна забота, забота отомстить, а ведь виновной во всем я считал мою мать, так вот зверь-самец, облезлый и старый самец, которым был я, жаждал утверждения, жаждал познать и унизить свою мать, которая познала, соткала и выбросила меня наружу, жаждал обладания матерью, но так как я уже жил, то есть уже боялся смерти и наказания, то грезилось мне, что мать умерла, а об этом никто еще не знает, и я возьму ее тогда, и быть может, умру от страха и отчаяния.

Я знал, что никогда и никому не смогу рассказать о своих детских страданиях, потому что людская мораль содрогнется от этих мыслей, быстро определит их извращенность и распущенность, и хотя лишь ЖАЖДА могла бы судить меня, лишь ЖАЖДА, она одна, я боялся суда людей, хотя понимал никчемность их морали, но она, видно, эта охранная грамота, стала такой же сильной во вновь рождающемся, такой же стойкой и сдерживающей, как и желание мстить за рождение, как и закон продолжать род.

Я не знаю, что такое любовь, я могу любить любого, могу ненавидеть любого, хотя нет, тут я, пожалуй, вру, я не могу любить никого, никого не могу ненавидеть, я запродан был тебе, я стал забывчивым движением вперед, стал функцией твоего процесса, так о каких же постоянных привязанностях спрашиваешь ты, о какой любви, и о какой ненависти может идти речь, если нет ни секунды стояния на месте, а только сухой бег песка в кишки, разрывающий нутро тяжестью и отсутствием памяти-столбика, на который в крайнем случае можно было бы навесить петлю, но нет, и такой остановки не дал мне ты.