Смертная чаша весов

Путешествие было одновременно чудесным и утомительным, тем более что, если не считать его поездки в Шотландию, детектив никогда не ездил далеко. Если он когда и покидал пределы Великобритании, то эти поездки канули в черный провал той части его памяти, которую он никак не мог обрести снова. Иногда в его мозгу вдруг вспышками возникали отрывочные воспоминания, если события в настоящем как-то перекликались с прошлым опытом. Такие воспоминания были осколочными и бессвязными, больше удивлявшими Уильяма, чем проливающими свет на его жизнь, – обычно просто впечатление, моментальный проблеск какого-то лица, может быть, ощущение сильной эмоции, очевидно, связанной с этим образом. Иногда чувство было приятным, но гораздо чаще оно несло с собой тревогу или сожаление о чем-то. Почему боль возвращалась гораздо чаще? И было ли это связано с его жизнью или его характером? Может быть, мрачные события оставляют более резкие зарубки в памяти?

Пока поезд, стуча колесами и покачиваясь, мчался по сельской местности, Монк немало думал о расследовании, за которое взялся, и взялся, по-видимому, напрасно. Ему очень не нравилось поведение Эстер. Сыщику было не по себе из-за того, что она с такой нежностью относится к Рэтбоуну. Возможно, раньше он не придавал этому должного значения, но теперь понял по ее тревоге и волнению, насколько Оливер ей небезразличен. Казалось, ни о чем другом она и думать не в состоянии.

И, наверное, для этого есть веские основания. Рэтбоун, что обычно было ему не свойственно, опрометчиво и поспешно взялся за дело Зоры фон Рюстов, не дав себе труда повнимательнее в нем разобраться. А это чрезвычайно сложное дело для защиты. Чем больше Монк о нем узнавал, тем труднее оно ему казалось. Самое лучшее, на что они могли надеяться, – это свести все к минимальному ущербу.

И еще детектив чувствовал себя виноватым за то, что вряд ли смог бы предпринять такое путешествие на собственные средства. Он ехал в страну, где еще никогда не бывал, насколько помнил, из-за дела, которое заранее считал безнадежным, – и за счет Зоры. Возможно, чувство чести повелевало ему прямо сказать ей, что он не знает, как дальше вести расследование. Ведь шансов узнать что-либо полезное почти не было. В ее же собственных интересах лучше всего незамедлительно извиниться и отозвать обвинение. Рэтбоун, надо полагать, ей об этом говорил. Или нет?

Ритмичное постукивание колес и легкое покачивание вагона действовали на Уильяма почти усыпляюще. К тому же и диван был очень удобным… А что, если Оливер откажется вести дело? Значит, тогда Зоре придется искать другого защитника, а это неимоверно трудно, и в результате она может потерпеть сокрушительное поражение.

Но нет, Рэтбоун слишком упрям, чтобы отказаться. Он дал графине слово, и гордость не позволит ему признаться в том, что, дав обещание, Оливер совершил ошибку и не сможет успешно справиться с делом, так как с ним невозможно справиться вообще… Да, свалял он дурака!

Но ведь в каком-то смысле слова Рэтбоун был и другом Монка, и его нанимателем, и у сыщика не было иного выбора, кроме как продолжать это замечательное путешествие в Венецию, разыгрывая роль джентльмена и бывшего придворного, и разузнать все, что можно. Он прибыл в Венецию по новому мосту, когда уже вечерело. Стефан встретил его на вокзале, который кишел множеством людей разных национальностей и цвета кожи – персов, египтян, левантинцев[6] и евреев. Вокруг звучало вавилонское столпотворение языков и наречий и толпились люди в одеждах самых разных покроев и цветов. Чужеродные запахи пряностей, чеснока и ароматических масел мешались с паровозным дымом, гарью, солью морского ветра и зловонием застоявшейся воды каналов. Уильям припомнил, насколько далеко на востоке расположена Венеция – там, где торговые дороги Европы пересекались с путями, по которым из восточных стран привозили шелка и пряности. К западу от Венеции лежала Европа, к югу – Египет и за ним вся Африка, к востоку – когда-то Византия и весь древний классический мир, а там, далеко на краю земли, Индия и, еще дальше, Китай…

Стефан радостно приветствовал детектива. Слуга, стоявший в двух шагах за спиной барона, взял чемоданы Монка и, ловко лавируя с ними, стал прокладывать дорогу сквозь толпу.

Через двадцать минут они уже сидели в гондоле, плавно скользившей по узкому каналу. Солнце, стоявшее еще довольно высоко, ярко освещало мраморные фасады зданий, теснившихся по обеим сторонам, но внизу здания, уже потемневшие, отбрасывали на воду длинные тени. Казалось, все находится в постоянном трепете, отражаясь дрожащими бликами на стенах. Со всех сторон раздалось журчание и шелест волн, сильно пахло сыростью, солью, водорослями и влажным камнем.