Смертная чаша

Худо, когда любовь Божия к тебе сменяется гневом на тебя. Царь Небесный ярился на царя земного, иначе не навел бы он на Московское царство иноплеменников во второй раз, не заставил бы содрогаться устои державы. Не попустил бы.

Значит, мало простой исповеди. Да и не может он, царь, выдавить из себя слезу раскаяния. Всё не так сегодня. Молитва словно бы рассеивается у самых уст, теряя силу, не иначе парок в морозный день: дунул, и видишь миг-другой белое облачко, а потом нет его…

Не может он всей душой войти в молитву.

Как?!

Царство гибнет, воинов последняя горсть стоит в конном переходе от Москвы, едва удерживая превосходящую, темную, клубящуюся силу. Все мысли там. От тревоги чуть жив! Мочи нет обращаться к Богу во дни ярости Его!

Но надо молиться. Он грешен, ему и ответ держать перед Владыкой предвечным. Он грешен!

Чем же?

За что казнит его Бог? Отчего ныне столь суровы казни Его? Как каяться? В чём? Простого покаяния мало… Но какое тогда покаяние надобно?

Святой Иоанн Златоуст, подскажи мне верные слова… «Господи, избави мя от всякого искушения. Господи, просвети мое сердце, еже помрачи лукавое похотение. Господи, аз яко человек согреших. Ты же яко Бог щедр, помилуй мя, видя немощь души моея. Господи, посли благодать Твою в помощь мне, да прославлю имя Твое святое».

Слабо. Мало. Какой грех навлек на него ярость Божию? Какой же грех?

Да весь он в грехах, как рыба, на отмель выплывшая, в пене морской!

Иван Васильевич с отчаянием вспоминал о себе правильные слова: «Житие на земли блудно прожил и душу во тьму предал, ныне убо молю Тя, Многомилостивый Владыко… как там дальше? Даждь ми разум творити волю Твою… Кто творил таковая, якоже аз? Якоже бо свиния лежит в калу, тако и аз греху служу. Но Ты, Господи, исторгни мя от гнуса сего и даждь ми… даждь ми… соблюдати заповеди Твоя».

Не помогает. Сильно! Но не то, не то, не то, не то.

Как будто тьма стоит перед очами душевными… И если брезжит сквозь нее луч света, то пробивается он вместе со великим и страшным подозрением, от коего сердце морозом пробирает.

Говорил святой апостол: «Муж двоедушен неустроен во всех путех своих».

Так и он: ведает, где корень зла, но от знания сего нос воротит и очи замыкает, видеть и вникать не желаючи…

Без малого три года как лежит в гробу бывый митрополит, а после свержения с кафедры простой чернец Филипп… Любил он говорить: «Бога ради живите любовно!» Не желал благословлять его, царя… являл мятежность, стало быть… Крови обильно льющейся видеть более не хотел. Так то ведь кровь изменничья, дурная! Но… как бы ни прав он был: злоба повсюду. Поджаришь воров, ан уже и свои заворовались, ближние думные людишки. Выведешь измену, и опять: свои, доверенные люди тех изменников злее изменяют! Изветничают, клевещут, прогнили до костей, его обманывать наловчились, да так, что концов не сыщешь! А на боях не резвы… Того ли он искал, устраивая опричнину? Литву хотел прегордую понаказать, немецкие городки позабрать под свою руку, воинства хотел верного и храброго, побед, одоления на враги! Ради одоления всё. И где то непобедимое верное воинство, где победы? Один сором на московских головешках чадит. Держава яко секирою наполы рассечена, срастаться же не спешит. И… горе дому разделившемуся! Под крышею его всё становится кривым.

Отчего так?

Неужто прав чернец Филипп, коего уходил в своем неразумном собачьем гневе верный и полезный пес Малюта? Неужто прав?!

Злобой злобу не вылечишь…

Говорил же святой Иоанн Богослов: «Не любим словом ниже языком, но делом и истиною». От него же слова: «Бог любы есть, и пребываяй в любви в Бозе пребывает, и Бог в нем пребывает».

Где любовь? В помине ее нет. Где истина? Не разобрать.

Царство раззоряется!

Отменить опричнину? Да разве можно! Съедят сейчас же и его самого, и род царский, и всю державу до краев!

Как государство без опричнины держать? Гроза ослабнет, так и земля сей же час запустеет, превратится во владение ежей.

Зачем ему, царю, семь лет назад понадобились опричники? Лютые ангелы, в геенне огненной обитающие и мучающие грешников, – вот каковы должны быть опричники: тоже ангелы, темные, жестокосердные, а все же слуги небес. Токмо не в преисподней, а тут, на земле, Божий суд вершить им назначено. И еще… очень хорошие ратники, каких ни отец его не имел, ни дед. Ратники, по указу его с улыбкою шагающие и в огнь, и в воду студёную, и в конечную гибель.

«Господи, дай мне знак, и я отменю опричнину, я покаюсь в опричных делах. Если потребуешь, Господи, я готов. Только дай мне знак, что Ты слышишь меня и не погубишь ни земли моей, ни рода моего!»

Не получил он особенных, доселе небывалых ратников: те же люди, инде храбрые, инде не очень. И ангелов в человечьем обличии не увидел. Не ангелы, но все те же простые люди, во черных ризах, с черепами собачьими да метелками. Да и суд не Божий, а его, его собственный… а когда и не его даже, а псов его.