Смертная чаша

Тогда пошел Хворостинин поднимать на Темкина иных младших воевод – князя Сицкого да опричного боярина Яковлева: авось, хоть они вразумят безглуздыша! Последний же час на исходе, когда дело еще исправить можно!

Не вышло. Сицкий заробел, потерялся. Всё на Москву глядел да считал уныло, сколь еще улиц пожрало пламя, татарами разожженное. Совсем ум растратил! А Яковлев упёрся: тут тебе не опала – с Опричного двора сойти, оборону его ослабить, – тут верная петля. А то и на кол!

Ветер, как на грех, всё крепчал. Порывы его разносили клочья пламени тут и там. Летали над домами багровые искры, кони шарахались от них, безумели, сбрасывали всадников.

Хворостинин взошел на стену Опричного двора, всмотрелся: како там бой идет, в Замоскворечье? А уж не видать ничего, всё в дымах.

Полк его стоял у калитки, обращенной в сторону Кремля, перед рвом, отделявшим Опричный двор от окрестных улиц. Мимо ратников носились туда и обратно люди: одни искали помочь рати, борющейся с татарами, другие бежали от огня. Средь рыскающего многолюдства Хворостинин разглядел телегу, едущую с нарочитой медленностью. Рядом с нею ехали на усталых лошадях двое детей боярских в тегиляях. У одного рука вспорота и рукав кровью напитался, у другого чело рассечено и плечо кровит.

Так вывозят из сечи раненых воевод – неспешно, с опаскою: не растрясти бы до смерти на дорожных ухабах…

Дмитрий Иванович направил к ним коня.

– Кто? – спросил он, вглядываясь в серое лицо человека, лежащего на телеге.

– Князь Иван Дмитрич Бельский. Восемь ран у него… – сказал тот, что с распоротой рукой.

«Как же я не узнал его? Сто лет знакомы, а…» – Хворостинин еще раз заглянул в телегу.

Тот, кого он знал, веселый и сильный человек, ничуть не напоминал того, кто лежал сейчас на сене, измазанный своей и чужой кровью, с пятнами копоти на щеках, с отрубленным ухом. «Весь измятый какой-то, словно грязную тряпку в телегу бросили, а не человека…»

Но всё же это был именно Бельский, старший воевода земской рати.

– Куда?

– Пока что в усадьбу его, Бог даст, очнется и со смертушкой поборется, – ответил тот, у кого кровь сочилась из плеча. – А нет, так хоть дома помрет.

– Как там… у наших?

– Умирают, – со спокойной отупелостью смертельно уставшего человека произнес первый.

– Князь Мстиславский еще держится, но по тысяче бойцов на полк осталось… нам не сдюжить.

На плечо Хворостинину опустилась чья-то рука. Он сердито повернул голову.

– Ладно, – негромко молвил Темкин-Ростовский. – Бери свои пять сотен, и… помогай Бог!

– Благодарствую, Василий Иваныч.

…Отъезжая в сторону Замоскворечья, Хворостинин осмотрелся. Огонь уже оседлал некоторые близкие улицы, туда ходу нет. Паче того, пламя подбиралось и к стенам Опричного двора. Ратники пытались остановить его ведрами с песком. Двор поставили на низинном месте, щедро засыпали его чистым белым песком, убавляя сырость, и вот инако пригодился тот дивный песочек, издаля за большие деньги привезенный…

Хворостинин вел людей, словно пес, чутьем угадывая, где еще можно пройти. Не больше десятка потерял по дороге.

Но когда выехал к Замоскворечью, сердце захолонуло. Всё, проиграно дело. Опоздали. Уже не татарам, зною пожарному отдали победу.

Перед ним простиралось море огня. На жалких островках, пока еще свободных от пламени, русские и татары остервенело рвали друг друга. Не ради одоления, токмо лишь ради смертной жесточи. Слишком долго дрались за каждую улицу, озлились друг на друга, уже не могли расцепиться.

Басурмане одолевали, ошметкам русских полков следовал один исход: погибнуть, чести не растеряв.

На миг Дмитрий Иванович впал в оцепенение. По сию пору ни разу с ним такового не случалось, чтобы никак не мог он переиграть неприятеля. А тут… хоть все пять сотен положи, боя не переломить.

Но нрав его деятельный скоро взял верх над унынием. Ин ладно! Раз не дает ему Бог погнать татар, так хоть товарищей своих он еще может вытащить.

И Хворостинин ринул в битву опричные сотни, давая Мстиславскому время разорвать смертельное объятье с крымскими воинниками, поставить заслон да и вывести к переправе всех, кого еще можно вывести.

Держал натиск татарский стрелами и саблями. Сам ходил в сечу, яко простой ратник. Видел, как упал боярин Вороной-Волынский, истыканный стрелами, и сейчас же обрушился на него горящий дом.

Вдруг стали отходить татары. Только что напирали, и вот уже нет их, одне лишь конские задницы видно на другом конце улицы. Повсюду развернулись, из битвы выходят… Что за блажь?

Хворостинин огляделся.

Тут нечего взять татарину, кроме гибели своей…

Нет больше островков, огонь подступает отовсюду. Не вернуться за реку – отрезан обратный ход, и в сторону не уйти – некуда!

Тогда Дмитрий Иванович повел остатки своих сотен вперед, прямо через татар. Гнал их, как хотел гнать до начала боя, но уже без надежды на разгром, а с одной только мыслью: «Вырваться бы! Выскочить бы!»

И татары расступались перед русским отрядцем, татары уже не хотели драки, им бы такожде – выскочить!