Смертная чаша

Где Девлетка? На Муравском шляхе ждали его. «Должен бы у Коломны к Оке выйти!» – уверяли одни советники. «Иль против Серпухова», – говорили другие. А выходило едино: что у Коломны, что против Серпухова – места защищенные, сильными полками закрытые.

Да не послушался крымский царь гласа русских вельмож и сокрылся неведомо где!

Ну да земских воевод, ленивцев, мхом поросших, опричные всяко резвее. Особного гонца отправил Иван Васильевич ко князю Темкину-Ростовскому, из опричных воевод. Чаял, хоть этот не подведет.

Ан нет. Не тако вышло.

Князь Темкин-Ростовский вообще невесть о чем вздумал сочинить бумагу: «Когда, – у царя своего вспрашивает, – ко двум полкам опричнинского разряда князь Черкасский явится? Он ведь над полевым опричным войском поставлен за старшего…» А о деле – ничего! Ни строчки!

Сущеглуп князь Темкин!

Ему ли о Черкасском рассуждать? Ему ли государя своего лишними вопрошаниями тревожить?

Князь Черкасский! Ядовитая злосмертная ехидна – вот кто таков князь Черкасский! От диких мест к порогу Третьего Рима взят с сестрою своей Марией, крещен, возвышен, вотчинами одарен, хоромами в средине Москвы пожалован… Излиху веры ему дано, излиху почестей! Сколь волка ни корми, а он всё в лес смотрит. Сестра Черкасского, а Ивана Васильевича вторая жена, скверно умерла. Да то дело семейное, и никому не след между мужем и женою встревать! Сказано же: неплодную смоковницу посекают… А сей зол сын гневом наполнился, ликом красен при государе своем делался, пыхтел и сопел злояростно, яко дикий зверь… Всё ему прощалось! Но когда донесли из Крыма московские доброхоты: идут-де с Девлеткою родичи и племенники Черкасского – тут какая уж пощада ему? Дали верному человеку десяток стрельцов стремянных, опричных, тот человек дело свое сделал с тихостию и накрепко.

Ни к чему тебе, Темкин, о Черкасском поминать, не доехал он до тебя и не доедет уже.

Пришлось отписать воеводе еще раз: теперь ты старший над двумя опричными полками, на Оку посланными, Черкасского не жди, сам управляйся! И ответь, Бога ради, князь, где татары?

Между тем в людях явилось уму не внятное шевеление.

Бельский будто бы от Оки отходит… куда идет? О чем проведал? Отчего прежде полк с места тронул, а уж потом с докладом слугу прислал? От двух воевод малых полков земских вообще нет докладу! И Мстиславский от Оки отходит, и Воротынский свой полк с берега увёл! Ежели высчитали они, куда Девлетка полчища направил, отчего царю своему не явят плодов ума своего? Будучи спрошены, отписываются: «Ждем татаровей с иной стороны, следует нам поспешать!» Не рано ли?

Всюду слабость управительская и бесчиние!

Семь полков ходят туда-сюда, и ни один из воевод полковых не может внятно ответить своему царю: куда зверь басурманский повернул? Близко ль он? Далеко ль? Может, о русской силе, на Оке вставшей, проведал и домой повернул? Может, в шаге он от Серпухова? Может, часа не минет, как орда его поднапрет к самым стенам?

…Пришла от Темкина новая бумага. Ох и увы! Сколь дивна старая была, а новая той не в пример дивнее!

«Два земских полка татарове отсекли, а мы за тебя, великий государь, в мужество облекшись, с Девлеткой перемогаемся. Головы свои за тебя, великий государь, готовы сложить! Второй час у лехких воевод травля идет с татарами и лучное стреляние», – писал князь.

Где?! Где?!!!

Ничего не понять!

«Петел горластый! Сладкоголосое чадо! Песнью зво́нок, да головка с орех!» – негодовал Иван Васильевич.

Благодаренье Богу, отправлена была с явною грамоткою к Темкину-Ростовскому еще и грамотка тайная, ко князю Хворостинину. Сей родом пониже, но яко стратиг по сию пору безупречен и в искусстве воинском всё проник. Жаль, не поставишь его выше Темкина: сей же час дюжина челобитий местнических против него придет!

От Хворостинина пришел доклад ясный, простой и страшный. Гибельным холодом веяло от строк его.

«…Крымский царь перелез Оку в семи верстах от Кром, у Доброго колодезя, там, где брод Быстрой. По Пахнутцевой дороге идет к Болхову, а оттуда идти ему х Колуге. Затем не инако, а мимо Колуги пройдя да Угру перелезши, – к Москве. К Серпухову такожде послан великий полк татарский, языки в расспросных речах сказывают, велено ему от Москвы серпуховскую силу отсечь. Изменою проведены крымские люди в местах, где дозору мало и воинской силы в сборе нет. Станичники доносят, видели во станах татарских неких дворян московской службы».

Слово «измена» намертво привязало к себе взгляд Ивана Васильевича.

Измена. Вот оно. То самое, чего ожидал он. С младых лет знакомое. Враг гибельный, всюду прячущийся, неистребимый и коварный, но столь уже привычный, что почти друг.

Должна была случиться измена, она и случилась. Как ее ни трави, как ни выжигай ее калёным железом, а всю не выжжешь и не вытравишь. И ежели произошла измена малая, ищи за нею измены большой. Что там Черкасский со всей его буйной роднёй! Не дотянутся. Что там какие-то безымянные дворяне у Девлет-Гирея в станах! Мелочишка людская. Истинная измена где-то рядом. Иначе быть не может! Здесь, под боком, среди бояр и воевод его, в шатрах людей родовитых.

Бельский?