Смертная чаша

За несколько дней до решающего приступа Воротынский вместе со всем русским воинством видел, как казанские женщины повылезали из пещер своих и разоделись, словно на какой-то большой свой праздник или на женский пир, в прекрасные золотые одеяния, красуясь в них перед русскими воинами. Поняли они, что близок их конец, и готовились к смерти, желая лучше умереть, чем долго мучиться и жить в страданиях. И если бы могли они, то, как птицы, полетели бы или, как звери, метнулись бы со стен и побежали бы к русским, проскочили бы на волю меж их шатрами, но это было невозможно. И ходили они с утра до вечера по городским стенам, плача, прощаясь с родственниками своими и знакомыми и наслаждаясь зрелищем этого света, в последний раз любуясь его сиянием.

Воеводы то и дело подходили к царю: «Чего ждем? Можем идти на город». Иван Васильевич отсылал их. Государь с нетерпением ждал услуги от наемных фряжских розмыслов. Они обещали ему, что покажут, как может работать порох в умелых руках. Несколько дней они подкапывались под стены Казани. Воротынский спускался в мрачные подземелья и видел, как в тусклом свете люди работают, соблюдая полную тишину. Не дай Бог, казанцы услышат и взорвут их сверху…

Нет своры без паршивой собаки, нашлась и тут, под Казанью, таковая. Никем не знаемый сопляк, глуздырь мелкопоместный, из неведомой дыры в великое царское войско вызванный! Тьфу! Великих дел, как видно, для себя захотел, славы не по чину, сокровищ не по званию.

Калужский дворянин из царского полка, Юрий Булгаков, решил изменить Ивану Васильевичу. Царь не раз наказывал его за непомерную жестокость и склонность к разбою. Теперь Булгаков, желая отомстить, сообщил казанскому хану о подкопах с помощью грамотки, прикрепленной к стреле. Воротынский очень хорошо помнил ту грамотку: потом, когда сломили силу татарскую, пришлось как-то князю держать ее в руках. «…Когда же, – писал Булгаков казанскому государю, – московский великий князь от Казани отступит, я, немного проводив его, приеду в Казань служить тебе. Ты же будешь беречь и любить меня, раба твоего». Ну да, раб и есть раб, ведает место свое.

Дрянь.

Гниль.

Тварь смердючая!

Аспид неутолимый.

Потом дело вскрылось, и предателю без лишних разговоров снесли голову. Но от замысла его только Бог уберег русское воинство. Слабы оказались казанцы в подземной борьбе. Они искали русские подкопы, как могли, однако найти их не успели.

Воротынский хорошо помнил, как на исходе сентября рванули русские пороховые бочки, поставленные под землей в разных местах. Стены казанские подобны стали челюсти дурного кулачного бойца: здесь есть зуб, а там нет, тут есть зуб, а после – трех не хватает. С неба падали бревна, люди, щиты, оторванные ноги и руки…

Царь, выехав на холм, поглядев на работу фрягов, велел отовсюду имать град Казанский.

Пошла потеха.

Пали ворота, именуемые Арскими, взяла Русь башню, а с нею и стенý шагов на сто. Удалое вышло дело, изрядно повеселились, с казанскими богатырями переведались! Ай славно!

Божией милостию и Пречистой Богородицы молением и заступлением с проломного места казанскую силу сбили.

Князь Воротынский вместе со своими бойцами взошел на стены. Кое-где чадили пожары, и от тынов татарских и заборцев невеликих остались одни головешки. В других местах выгорели срубы деревянные, поставленные в основании стен и углубленные в земляную подошву: почва тут осыпáлась и вместо земляного вала появлялись ямы.

Сеча прервалась. Татары опасались наскакивать – задор поистратился. Русские утомились – бить бы казанцев и за стенами, да откуда взять силы? Глядел воевода на град чужой, повеления отдавал, а рук поднять не мог – истомились руки! Час стояла тишина, другой, а потом с неприятельской стороны послышались удары топора. Противу места проломного казанцы стену новую древяную творили со многими бойницами. За нею смольё в котлах зажигали – со стены лить – да сухую сеяную известь готовили, русскому воинству в очи сыпать. Вот бесы! Никакая напасть их не проберет!

Михаил Иванович отправил к царю гонца с молением о большом общем приступе… но его не последовало.

Воротынский сидел с бойцами на казанской стене в течение двух дней. Все это время ему никто не шел на помощь: полки то ли никак выстроиться не могли к новому большому делу в ратный порядок, то ли оробели перед упорством казанским…

День и ночь Михаил Иванович, не смыкая глаз, ждал ответного удара татар, видел, как они заново возводят тыны свои да земляные насыпи, и недоумевал: почему нет приступа? Почему полки русские бездействуют? Мало того, и те сотни дворянские, кои увлеклись во град на плещах у неприятеля, были по царскому приказу отозваны. Отчего так? Опасались царские большие воеводы уличной резни без лада и стратилатского устроения? Сечи опасались на кривых улицах казанских, где самые храбрые запросто сложили бы головы? Да ведь всяко без боя смертного не обойдешься – не погулять пришли, гибельному врагу в самые очи посмотреть и в землю сырую его уложить!

Может, просто боялись поверить, какую дал им Бог выгоду, да и упустили ее?