Смертная чаша

Отчего бы не поведать?

Штаден обиду было в очах нарисовал:

– Я пес государев, априсного войска трехсотенный голова…

– Опричного войска? Подыхает твоя кромешнина! Ты немчин и люторовой ереси злой сын. Сиди тихо, гласа твоего мне ныне не надобно. Слушай безмолвно.

О, како чело нахмурил! Аж бровьми союзен сделался. Великий государственный муж, ему и честь великая следует, а как же! Ну, теперь жди от него облыжный наговор. Чай, не стерпит, напишет грамотку.

Род у князей Воротынских не тот, чтобы псов бояться, хотя бы и с царской псарни!

Смотри-ка, не уходит. Казани толико возжелал? На-ко, вкуси Казани своей.

ПАДЕНИЕ ГРАДА КАЗАНСКОГО

Как же весело было драться с басурманами за их стольный град! Ах, много ль лучше того в недавние лета бывало? Двадцать лет минуло, куда подевалась вся сила тогдашняя…

Сотня и еще полсотни пушек ревели днем и ночью. Пушкари засыпа́ли прямо близ огнедышащих жерл. Р-р-р-а! – гневно ревели орудия, а люди уж привыкли, и от особенного грома лишь по ночам во сне переворачивались с боку на бок.

Там стена казанская осела, а там и вовсе обозначилась в ней дыра. Но татары, язык храбрый и упорный, не сдавались. Навалили земли, набросали каменьев, нет стены – так на тебе насыпь за нею. Иди, возьми, голубчик!

Войско русское не могло стоять под Казанью вечно. Пришло время брать город приступом. Но воеводы объяснили царю: успеем ли чего, Бог весть. Зело крепок орех… Сам же он, князь Воротынский, второй воевода Большого полка, а с тех пор как изранили несчастного князя Мстиславского, на деле первый воевода, говорил: «Напрасно положим рать…» Многие ратники погибнут, не успев даже добежать до стен. Остальным тяжело придется в сече.

И тогда Иван Васильевич, молодой еще, двадцатидвухлетний, чистый, милосердый человек, первый раз решил все по-своему, как истинный единодержец. Он призвал розмыслов-фрягов, а заодно с ними ученого русского дьяка Ивана Выродкова, большого умельца градоемных дел.

– Людей бы поберечь, – молвил царь. – А от града не отступимся.

Собрались у царя в шатре бояре, воеводы, и сказали им розмыслы: Казань взять можно. Вот только подойти к делу надо инако. Одной пальбы по стенам из пушек для победы недостаточно. Пушкам бы бить по казанцам… сверху. И не токмо пушкам, но и тюфякам, и пищалям-гаковницам. А пороху бы работать не токмо в пушечных стволах. Найдется для него и другое применение.

До чего умны фряги! Немчин на бою фряга крепче, но фряг немчина умом обширнее. А наш дьяк Выродков обоего хитрее и ученее, даром что отечеством слаб и родом не вышел.

На другой день принялись русские бойцы строить большие башни-туры из бревен, ставить на них пушки, а под них – колеса великие. На самую большую башню, в семь иль восемь ростов человечьих, установили 10 пушек и 50 гаковниц.

В тот раз самая тяжелая и опасная воинская работа досталась именно ему, князю Михайле Ивановичу. Попытались было крепкие мужики из посошной рати башенку сию выродковскую с места сдвинуть, да силенок не хватило. Видно, мало каши ели. Тогда конные дворянские холопы – бойцы, не простое мужичье! – спешились и в туру осадную впряглись. Пошла, пошла милая!

Делалось сие под жестоким огнем. Успенский пост был на исходе, лето на осень ломалось, и жара стояла такая, что иные служильцы государевы помирали от нее.

У четырех ворот казанских башни поехали к стенам города. Перед ними шли служилые казаки, боевые холопы, а с ними – стрельцы, беспрестанно палившие по татарам из пищалей. За громоздкими деревянными турами двинулись дворяне да дети боярские, одоспешенные и крепко оружные. Воротынский повел их сам. У него за спиной гулко бил государев тяжелой наряд – могучие медные стволы, стрелявшие ядрами по шести пудов и по двенадцати, и по двадцати. Земля под ногами дрогала от их рыка.

Татары густо огрызались из пушек и пищалей.

Сам Воротынский забрался на верхнюю боевую площадку башни и смотрел там, как пушкари осыпали казанцев железным дробом из мелких пушечек-тюфяков да как выцеливали татар стрельцы.

Падал свинцовый дождь на вражьи головы. Воротынский видел: осадные башни стали неожиданностью для татар. Осажденные гибли во множестве. Слабые духом разбегались. На месте оставались токмо самые смелые.

Не тот у татаровей норов, чтобы долго таковое терпеть. Сейчас повылезут…

И – точно! Растворились ворота, посыпались наружу казанцы, завели рубку с казаками да стрельцами. Яко несытый ад, пропастные челюсти свои раскинули, туры русские желая поглотить.

Много татар. Не сдержать их.

Воевода спустился вниз, призвал к себе сотников и велел им подтягивать людей для большого боя. Те подвели к башне дворянские сотни, лучших ратников московских. Михаил Иванович вынул саблю и степенно пошел в атаку впереди дворянского воинства. Не надобно суетиться. Надобно бить без гнева, с холодком. Пускай татары ярятся, им для рубки задор нужен…

Первый наскок отбили, казанским трупьем землю изрядно выложив. Ну да татарин – боец крепкосердый и настойчивый, никогда не бывало, чтобы татарин скоро спину казал да гнев свой оставлял.