Смертная чаша

Спору нет, заслужен Хворостинин. Когда Полоцк брали, храбрствовал. У Зарайска, говорят, татар гораздо наказал за их буйное неистовство. Спору нет, не марал кровью рук, яко калоименный Малюта какой-нибудь. Но уж больно резов. На боях скор, летуч, с татарами по-татарски дела делает, всё опередить их норовит, всё ищет угадать чужое намерение, свой чертеж в степных обманных игрищах поверх татарского начертать. А ну как навяжут татары вместо изощренных игр прямой и страшный бой насмерть? Выстоит ли? Бог весть. И к опричнине успел вовремя пристать. Окольнический чин не в старые годы оттяпал. Не наушничал ле? Молодой молодчик! Когда он, Воротынский, при казанском взятии над полком воеводствовал, сей резвец еще в птенцах безусых обретался, еще и сотни бойцов ему не доверяли! Правда, эвон когда это было…

Так помощник или все же приглядщик? Расторопный помощник, видит Бог, нужен ему сейчас позарез. Но какая Хворостинину вера? И хорош вроде бы, но во всем довериться ему… Ох и увы. Время ныне шаткое, без береженья нельзя, бес бы его побрал, сие береженье! Не по породе ему, Воротынскому, самого себя от громкого слова, от прямого поступка стеречь!

Прежде-то лучше было сильному человеку, повольнее. Едва начал Ванечка-сирота буйничать, во младые еще лета, так Господь, усмиряя лютость его, посетил великий град Москву презельным огнем. Ох, разор выдался, ох, беда! В ту пору выискался мудрый муж от духовного чина, Сильвестр именем. Сей Сильвестр претил царю юному от Бога Священными писаньями и сурово заклинал его Божьим именем… еще к тому и чудеса, и якобы явление от Бога поведал ему великое и страшное – не уведать ныне, аще истинные то чудеса, або так… ужасновение пущающе, буйства царева ради и неистового нрава его для… Выправляться стал Иван Васильевич. А потом… Где ныне тот Сильвестр? В дальней обители в опале упокоился. Передолили злые наушники, гневом царь истек на сильных людей во державе, поистреблял, поизрубил столпы царства, иной раз от целого рода семени единого на развод не оставливал. Была сила, да ныне одна гордость от нее осталась. И был бы Руси прок от нашего унижения! Забрал бы царь жизни, но честь бы оставил, так хотя бы лжою всё кругом не поизоржавело, корысть бы стен московских не изгрызла! Ныне же все против всех на Москве. Злоба повсюду! Нет единения в людях, нет веры друг другу, будто бы не один мы народ, а множество народов враждующих.

А кому верит он сам, князь Воротынский, большой государев воевода? Кто ныне любой приказ его не истолкует превратным образом, кто не донесет на него изветно царю?

Кому замыслы свои доверить? На кого положиться?

Токмо холопу. До чего дошло!

Михайло Иванович долго молился, прося милости у Бога, заступничества у Пречистой и помощи у архангела Михаила, предводителя воинств небесных. Затем велел позвать к нему в шатер этого… Гневаша-как-его-там… Здоровилу, бойца изрядного. Сей холоп – верный, цены ему нет.

А когда тот явился, князь долго наставлял его:

– На тебя особная надежда. Ведаю я, что ты медведь матерой, на службе у князя Лыкова и в станичных делах побывал, и в сторóжах степных стаивал. Ныне посылаю тебя – смотреть накрепко, где вломятся на Русь крымского царя люди, да мне доложить с поспешением. Оно, конечно, и наместники с воеводами городовыми доложат, но ты до меня доскакать должен всех перьвее: вестник воеводин еще токмо ногу в стремя ставит, а ты уж на полпути ко мне… Не подведи. Лютый зверь у ворот наших, нельзя сплоховать: и землю погубим, и себя погубим. Будешь стражем моим доверенным у врат Руси. Веры тебе даю много, смотри!

– Я не подведу, господин мой князь.

Глава 19. Веселие Руси

– Как это было, Михайло Иванович?

Воротынский отёр пот со лба. Дал же Бог такового попутчика! Совести не имеет, о чести знать не знает, по-русски лопотать горазд, а лишнего ему скажешь, ино где еще твое слово и как повернуто будет! Лукавый немчин, безродных писарчуков друг, родов древних губитель. Рожна бы ему горячего, плети бы ему, козлу вонькому, а нельзя, нельзя – опричной служилец, у государя на виду…

– Да всё на такой же жаре, как и ныне, – вяло откликнулся Воротынский. – Что ни побоище с татарвой, то смертный зной, никак не иначе…

Штаден не отставал.

– А всё же… Великий град… Богатства, говорят, взяли несчитанно…

Князь вспомнил, как мертвецы лежали в три слоя и коню негде было копыто поставить на улицах поверженной Казани.

– Страшно было, лихо и… весело.

– Ве… село? – поперхнулся немец.

– Да! Двадцать годков прошло. Я моложе был. Сильнее. Море по колено, горы по плечу. Казалось, дубы сворачивать мог! Хотелось большой сечи. Получил и насытился.

– Расскажи, будь милостив! Великий град Казань…

В очах Штадена встали дворцы полуденных стран, да золото, да паволоки, да резвые кони, каких привозят с туретчины. И золото. И опять золото. Стены все в золоте. И дома – тоже золотом крыты. А мостовые, надо думать, из чистого серебра. И всё сверкает. И женщины сами выходят к завоевателю, чтобы ласково предложить свое тело.

Вот же сучок!

– Ладно, немчин. Не жалко. Внимай.