Смертная чаша

«Кто таков Воротынский? Старый вояка: когда татарин поднапрет, Воротынский сдохнет, а не уступит, насмерть будет стоять. Позора себе не желает, оттого крепок. Камень, не человек! А вот когда за татарином по степи гоняться надо, нерасторопен воевода, неразворотлив. Ленивая богатина, бока свои растрясать не желает! Ино чего еще ждать от камня? Не текуч, не бегуч, не летуч, токмо стояч. А этот порезвее будет. Авось побегает за старинушку Воротынского, ежели тот совсем обленится. Скорый нескорого выручит, где надобно, нескорый скорого прикроет, где смертное стояние обоим на долю выпадет. Так-то».

– Что скажешь о князе Воротынском?

Замялся Хворостинин. Не дал сейчас же ответа прямого и ясного.

И царя посетило страшное сомненье: а не ведает ли чего отравного князюшка? Окольничий его верный, черный ангел опричный? И если ведает, почему нет от него доклада?! Или не напрасно он с семейкою Тишенковых стакнулся: те вон тоже прямыми казались, доколе кривизну свою явить не возжелали! Может, умысел против него – здесь, рядом, в шаге? Может, не тако прост князь Хворостинин, како хочет казаться? А? И со мною, и с ними хороводить ищет? Не напрасно мужичье говорит: ласково теля двух маток сосет!

– А? Отчего молчишь? Измéнен Воротынский али нет?! Ты!

Хворостинин отшатнулся.

– Измéнен? Нет, такового не замечал я за ним, великий государь. Кто на боях толико раз кровью своей землю поил, неужто изменит? Нет, не-ет…

Царь усмехнулся.

«Умен и глуп в одно и то же время. Смотрит и не зрит. Несмыслен… зато и порче не подвластен».

Хотел было сказать ему: «Люблю тебя, дурака, оттого и держу от себя подальше, дабы не прихлопнуть ненароком». Но вместо этого молвил инако:

– Чем же недоволен ты в нем?

Князь опустил голову. Ответствовал тихо, нехотя:

– Годами ветх. Пятьдесят и шесть лет ему. Изранен, хворями измотан. Оттого, видать, медлителен. А мы головы свои на кон ставим, и нам скорее самих татар вертеться надо б.

«Всего-то? Ну, славен Господь».

Царь вздохнул с легкостию.

– Затем-то я тебя к нему и приставлю, яко особного помощника. Там, где Воротынский не спор будет, ты за него вдвое резвости явишь.

Хворостинин изумился:

– Великий государь… средь полковых воевод, ежели взять всё воинство русское, по чести я токмо восьмым стою… Не вторым и не третьим, а восьмым всего-навсего. Поставил ты меня вторым воеводою в Передовой полк. Где ж мне…

– Хватит! – прервал его царь с холодком. – Кто кого и сколькими местами выше по отеческому старшинству да кто какому полку глава, до того мне дела нет! И рассужденья твоего я спрашивать не намерен! Кто бы с тобой не учал честью меряться, а на то есть моя грамота. Тебе вскорости ее в самые во белы руки вручат, князюшка, и такая ж Воротынскому достанется. Над любым делом отныне вместе промышляете, и бумаги от моего имени к вам двоим пойдут, а не токмо к нему одному. И ответ предо мною такожде вместе держите. Обратите вспять Девлетку, жалованы будете наравне. А если не обратите… – он сощурился неласково, – ты уж не взыщи!

Хворостинин молча склонил голову.

– По той грамотке ныне тебе, князь, следует поспешить на Москву. Еще люди нужны! Соберешь, колико возможешь, именем моим, нетчиков из поместьишек выдавишь да приведешь их сюда, на Окский берег. Кончен разговор!

Дмитрий Иванович поклонился государю. Тот, ни слова ни говоря, тронул поводья. Распрямившись, князь увидел спину Ивана Васильевича.

Ввечеру государь, царь и великий князь отъехал с рындами и ближними боярами в опричный стан. С земскими не остался. Воеводам своим, опричным, повелел: будьте с земскими, вместе против крымского царя встанете… а сам поостерегся. Неужто измены боится? Боится…

Худо.

Како был мальцом-сиротою, в три годика без отца оставшимся, а в восемь лет еще и без матери, тако и ныне нрав обозленного сироты имеет. Оттого, придя в возраст зрелости, лютует. Когда был сущий детеск, мало кто оборонял его, мало кто жалел, мало кто заботился… оттого по сию пору всюду угрозу ищет, и ежели взбеленится, огнем ее выжжет, есть ли она, нет ли ее…

Худо!

Воротынский, оставшись один, печалился о том, сколь трудное лето грядет, сколько грома собралось в темном небе над городами и весями Руси.

Да, его сделали большим государевым воеводой, вверили ему полки береговой рати, на Оке стоящей ради защиты всей Руси. Но как? Каковою ценой?

Князь Бельский в гробу. Князь Мстиславский в опале. Князь Темкин-Ростовский казнен. Оно и было б не убыточно Руси, ибо в кровавых играх царевых и сам имел долю, насыщался плотью человечьей досыта, но… храбор, ныне бы на боях пригодился. Казнили за прошлогодние оплошки… Некому больше воинство под руку отдать, вот царь и ставит его в сан архистратига.

Но ставя, все же не верит. Иначе… зачем же царь назначил приглядщика своего – Хворостинина?

И почему именно Хворостинина? Опричного воеводу. Опричного, из царевой руки кормленого! А уж тот станет смотреть в оба, как бы он, Воротынский, предательства не затеял… Он, князь от рода Рюрикова, старший в доме высокородных Черниговских княжат, соль Руси! Что за безмыслие!