Сын был дома, готовил на кухне еду с сильным чесночным запахом. Должно быть, вкусно. Есть не хотелось. Хотелось выпить. Он спустился в подвал, где хранил в больших бутылках запасы вина собственного изготовления. На каждую бутылку — они были одинаковы, как свободные электроны, — он сам клеил название «DP». Дом Периньон. Смешно. Вино было плохим, но единственную свою функцию выполняло исправно: сшибало с ног и укладывало спать.
С двумя бутылками он поднялся в кухню, где Марк аккуратно нарезал лук, смешивая дольки в большой миске с мелко нарезанными кусочками помидоров, огурцов и салата-латука: любимая еда перед уходом на ночь. Куда? К кому? Он никогда об этом не спрашивал, а сын не информировал.
Он поставил бутылки на стол, достал из сушки стакан, налил до краев, медленно выпил, как горькое, но необходимое лекарство. Сын молча скосил на него взгляд, полил салат оливковым маслом, поперчил.
Неожиданно захотелось поговорить. Есть еще время. О чем? Последний диск «Сквоттов» показался ему подходящей темой, и он высказал свое мнение об этой музыке, этом ансамбле, этой молодежи и этом мире. Очень коротко, но доступно для восприятия.
Марк удивленно посмотрел на отца, положил нож, встряхнул миску и так же коротко изложил свое мнение по поводу музыки и ансамбля. О молодежи и мире говорить не стал, хотя и имел свое мнение.
Отец выглядел уставшим, он был сегодня не таким, как всегда. Обычно, вернувшись с работы, он привидением проскальзывал в гостиную и садился в большое кожаное кресло перед телевизором. Наверно, смотрел новости — судя по доносившимся из комнаты звукам. Марк не помнил, когда отец говорил с ним не по душам даже, а хотя бы о школе, приятелях, оценках. Музыка? Отцу до нее не было дела. Почему сегодня?..
Марк посмотрел на часы — минут сорок в запасе. Он перенес миску на кухонный стол, поставил рядом с бутылками, жестом пригласил отца — тот покачал головой и налил себе еще стакан, из другой бутылки.
Спросил, играет ли сын в покер. Удивившись вопросу (любой вопрос отца — пусть даже о погоде — показался бы ему удивительным), Марк признался, что да, играет, правда, пока плохо, и карта не идет, и владеть мимикой он еще не научился.
Отец оживился, дал несколько советов, не связанных друг с другом какой-либо логикой, а потому сразу вылетевших из головы. Поглядывая на часы, Марк по собственному, неожиданно возникшему желанию, рассказал, что они с друзьями решили создать свою группу, солиста у них, впрочем, пока нет, и Марк пробует себя, у него вроде получается, и, возможно, к Рождеству, а может, даже к Дню Благодарения они подготовят первую программу, правда, пока не знают, где удастся выступить, но это — решаемая проблема…
Отец кивал и даже, видимо, внимательно слушал, не отвлекаясь на собственные мысли. Неожиданно встал и молча ушел в гостиную, сел перед телевизором, включил. Новости, конечно. Правда, уже кончаются — спорт, спорт, спорт…
Марк ушел к себе, переоделся, подумал: надевать ли куртку. Июль, середина лета. Ночи, правда, прохладные. Надел. Проходя к двери, хотел попрощаться с отцом, но тот, почему-то повернув кресло спинкой к телевизору, сидел, откинувшись и вытянув ноги. Спал — во всяком случае, храпел довольно громко. Впрочем, как обычно.
Марк обошел отца, на всякий случай сказал: «Я ухожу, папа». Дверь за собой закрыл, но не стал запирать. Зачем? Отец дома. Запрет, если захочет.
Часов в десять вечера, отплясывая с Джаннет под музыку, им самим сочиненную и на прошлой неделе записанную на магнитофон во время репетиции, он ощутил болезненный укол в сердце, от неожиданности сбился с ритма, едва не упал на партнершу, но на ногах удержался. Испугался, да. Взял из коробки на столе сигарету с травкой, затянулся. Все хорошо. Все просто очень хорошо. Замечательно.
Но он знал, что застанет утром, вернувшись домой. Он никогда никому о своем неожиданно возникшем знании не рассказывал. Потому что, узнав, сбросил знание в колодец памяти, такой глубокий, что не видно дна и того, что на дне. Не ушел, не поехал, не… Ничего.
— Джанни, извини, я наступил тебе на ногу, — сказал он и поцеловал девушку в губы.
— Входите, пожалуйста, садитесь сюда, здесь вам будет удобно.
Детектив Остмейер был сама любезность. Когда нужно, он умел имитировать повадки светского льва. Научился, посмотрев десятки сериалов о жизни сильных мира сего. Мира, в который, он понимал, ему никогда не попасть.
— Не стесняйтесь, миссис Чарлз, садитесь удобнее.
Мей Чарлз, не привыкшая, чтобы к ней обращались, как к английской королеве, подозрительно осмотрела стул, потрогала спинку, сиденье, убедилась, что стул, в общем, годится, чтобы на его краешке посидеть несколько минут, и села, готовая обидеться на еще не высказанные подозрения, встать и гордо удалиться, хлопнув дверью.
— Ну и куда вы, миссис Чарлз, спрятали похищенные документы?
Мей сначала не поняла, о чем речь, настолько высказанное детективом обвинение было нелепым, бессмысленным, просто идиотским.