Смещение

— Нет, — одновременно произнесли Эверетт, Алан и, как ни странно, детектив Карпентер, ничего не понимавший в математике, но прекрасно разбиравшийся в человеческих характерах, исключая собственный.

— Господи! — воскликнул Марк. — Там же, — он махнул рукой куда-то в сторону окна, — люди сходят с ума! Мир меняется на глазах, вы видели, каким стал этот дом!

— Да, — кивнул Алан. — И нет. Да — максимум сместился, и вся бесконечная цепочка миров стала другой. И нет — никто этого не заметил, никто с ума не сошел и не сойдет, потому что смещение означает изменение волновой функции каждого альтерверса. Следовательно — пропорциональное изменение волновых функций всех подсистем, включая, конечно, людей, камней, звезд, галактик…

— Вы хотите сказать, — поразился Марк, — что никто… то есть все…

— Марк, — обернулся к сыну Эверетт, — подумай наконец своей головой.

Марк испуганно посмотрел на отца — как в детстве, когда отец возвращался после работы. Марк — ему было двенадцать или тринадцать — сидел перед телевизором на полу, курил отцовскую сигарету, пачки «Кента» лежали на каждом столе, каждом кресле, на кухне их было, початых и запечатанных, столько, что хватило бы на весь класс, а может, на всю школу. Он курил почти год, не скрываясь. Мать как-то на него накричала, он огрызнулся, потом поцеловал, и она больше не приставала. А от отца Марк не то чтобы прятался, он просто знал место и время — курил там и тогда, когда отец не мог досаждать своим присутствием. В тот день Марк сплоховал, триллер был потрясный, улетный и офигенный, он обо всем забыл, и отец вошел, когда на экране двое дуболомов мочили доходягу. Марк представлял, как врывается в кадр, бьет одного дуболома по шее, начисто вырубая, а другого — в пах, отчего тот сворачивается в трубочку и с воем уползает из кадра под крики режиссера «Стоп! Еще дубль!». Марк понял, что отец вошел в комнату, только тогда, когда Хью встал перед ним, загородив собой экран. Марк вскочил, сигарета выпала, рот наполнился горькой слюной, безумно хотелось сплюнуть, но это было так же невозможно, как смотреть в глаза отца, ледяные, спокойные. Взгляд заставил Марка поднять окурок, погасить в ближайшей пепельнице (пепельниц в квартире было ненамного меньше разбросанных всюду пачек), он поплелся в кухню, взгляд подталкивал в спину, Марк выбросил окурок в мусорную корзину и только потом обернулся.

Он был один, отец, похоже, вскользь на него посмотрев (а ему-то показалось…), ушел в кабинет и что-то бодро насвистывал, то ли уже не думая о сыне, то ли вообще о нем не подумав.

Этот взгляд. Эти голубые глаза. Все его детство, все его школьные годы, вся его юность… Одно мгновение.

«Подумай наконец своей головой».

Единственная фраза, сказанная отцом сыну за многие годы.

Отметив битву сознаний, занявшую несколько миллисекунд безразмерного времени, Алан продолжил:

— Изменение волновой функции меняет все — память тоже. Марк, вы помните себя таким, каким, как вам кажется, были всегда, верно? Иногда вспоминаете то, чего с вами не было, забываете что-то из того, что было? Этим людям, — Алан махнул рукой в неопределенную даль, — в голову не пришло, что изменилась их реальность. Те, кто были счастливы в прошлом распределении, стали беженцами в нынешнем, но они теперь помнят не былое счастье, а неудавшуюся, разбитую жизнь на развалинах. Тот, кто прожил половину жизни в нищете среди трущоб, здесь и сейчас, сидя на заседании совета директоров «Таско», вспоминает, как в молодости ездил с родителями отдыхать на Гавайи. Мы — это наша память. В том числе память о нашем теле, о наших болезнях…

— Но тогда, — протянул Марк, постаравшись «включить мозг» и повернувшись к отцу спиной, — какая разница, куда сместился максимум? Если никто не почувствовал изменений. Да! — спохватился он, ощутив спиной насмешливый взгляд отца: «Включил ты мозг, но почему только наполовину?» — Послушайте! Тогда и мы… Мы все…

— Мы — нет! — отрезал Алан. — Мы это смещение вызвали, мы, в отличие от всего живого во Вселенной, это смещение осознаем. Только мы, никто больше, потому что…

Он запнулся, пытаясь подобрать единственно верное слово. Даже эта короткая пауза показалась Эверетту слишком долгой, и он перебил Алана:

— Потому что мы, тут присутствующие, запутаны друг с другом, как система элементарных частиц. Так получилось. Мы — единый квантовый организм. Можем говорить о себе «я», не заморачиваясь деталями. Наше единое Я инвариантно относительно любого преобразования функции распределения и, следовательно, любого смещения максимума. Я вызвал это смещение, Я его осознаю.

— Ну и прекрасно! — Карпентер давно хотел вставить слово и, наконец, ему это удалось. — Для остального мира ничего не изменилось, верно? Никто ничего не понял, да? Так какая разница? Чего беспокоиться?

До него неожиданно дошло.

— Черт, — пробормотал он. — Значит, я теперь не… То есть не работаю в полиции? — Он закатил глаза. — И квартиры у меня здесь нет? Где мне жить?