Смещение

Я подошел к окну и смотрел, как здание «Конвент-клуба» медленно поднималось к зениту, будто восходившая луна. К подножию, освещенному изнутри мягким бирюзовым матовым притягивающим взгляд сиянием, поднимались с улиц люди — Я знал, что это были Летатели, генетически преобразовавшие себя в возрасте, когда это допускалось и даже приветствовалось как по медицинским, так и по статистическим показаниям. Я мог быть среди них — Я узнавал даже на таком расстоянии мультивидуумов в равновесии сутей — но Я хотелось пока побыть одному. Одной, — поправила Я себя и улыбнулся своей подавшей голос наивности. Я был, Я была, Я есть, Я к себе еще не привык-ла. Я еще многое должен понять в этом мире, и главное: нужно ли что-то менять, смещать максимум нового равновесного состояния Вселенной.

Спасать мир? От чего? Для чего? Мир нуждается в спасении?

В спасении мир не нуждался. В исправлении — да.

Я оглядел себя. Я-Хью был преисполнен уверенности: все, что Я делаю, — правильно.

Я-Алан подошел и протянул руку в знак полного понимания и доверия. Знак был символическим, Я-Хью в прежние времена не ответил бы, прежний Хью Эверетт не терпел прикосновений, особенно мужских, об этом знали домашние и сотрудники, а с чужими он общался, соблюдая невидимую, но ясно ощутимую и понимаемую любым собеседником дистанцию. Я-Алан и Я-Хью всегда были единым целым, но не осознавали этого, а сейчас запутанность их волновых функций исправила эту ошибку.

Я-Алан вложил в рукопожатие все чувства к Я-Хью, а Я-Хью — всю рациональную привязанность к самому себе.

Я-Марк был человеком более эмоциональным, нежели отец, и более чувствительным, чем Бербидж. Он любил каждого солиста из ансамбля, они много лет провели на сцене, перелеты, отели, репетиции, женщины, жены, подруги, новые идеи, восторг и порой неприятие зрителей — все это и многое другое, что составляет жизнь, сблизило их. Ощутив себя Я, Марк узнал и грусть потери. Он потерял друзей, прошлое, звучавшую в душе музыку. Музыка продолжала звучать, но стала другой, Я-Марк не мог ее напеть и понимал, что никогда не сможет исполнять в концертах — никто не услышит, на каком бы инструменте ее ни сыграть и каким бы голосом ни спеть.

Я-Марк обнял Я-Хью и Я-Алана, чувство было новым и приятным, будто себя обнимаешь, жест напомнил детство, когда мама отправляла его в душ, а он сопротивлялся, но приходилось становиться под струи горячей воды, и он обнимал себя за плечи, будто мог укрыться от жестких капель.

Я-Вита стала девочкой, которую Я-Марк поцеловал на выпускном вечере в средней школе, класс распадался, кто-то — он в том числе — переходил в высшую школу, кто-то бросал учебу, а кто-то учиться и не начинал. Я-Вита вспомнила — памятью Я-Марка, — как он смотрел на Янину Коврич, она училась в параллельном классе, и он следил за ней взглядом на переменах и в школьном дворе. За ней приезжала старая женщина на старой машине и увозила в старую непрочитанную сказку, а он страдал, и на последнем совместном вечере, когда джаз-банд, где он был барабанщиком, начал новую композицию, он положил на стул палочки, спустился в зал, с колотившимся сердцем подошел к Янине, протянул ей потную от волнения руку, Янина ему улыбнулась, и они танцевали как сумасшедшие. Друзья, оставшись без барабанщика, играли его любимую музыку, а он целовал Янину в закутке, куда в любой миг мог войти кто-нибудь из учителей, но им было все равно, и Я-Вита чувствовала его мучительный от сдерживаемой страсти поцелуй на своих губах, первый мужской (мальчишеский?) поцелуй в ее жизни. Я-Вита крепче прижалась к матери, и Я-Лаура услышала: «Почему я не знала раньше, как это сладко, безумно». «Да, безумно», — подтвердила Я-Лиз, чья память тоже была частью памяти Я-Виты, Лиз была взбалмошной и нежной, влюбленной и куксившейся, Я-Вита не то чтобы приобрела часть ее характера, в ней и самой было намешано многое, о чем она прежде не подозревала. «Не прячься», — сказала Вита, и Я-Лиз вышла из тени, выпорхнула, будто птица из клетки…

«Боже, — Я-Лаура увидела, как внезапно изменилась дочь. — Оказывается, я тебя совсем не понимала…»

Я-Ализа подошла к Лауре, сидевшей в обнимку с Витой на диванчике для гостей. Диванчик в новой реальности оказался меньше, чем в прежней, Лауре с Витой было тесно, и Я-Ализа присела перед ними на пол, положила руку на колено Лауры, другую — на колено Виты, так они и застыли, будто три грации в Метрополитен-музее новой реальности.

Все хорошо. Я-Ализа не говорила и даже не думала, это было ощущение знания. Когда-то Ализа решила стать физиком, хотя не любила математику. В колледж Грина она поступила, как ей казалось, случайно и совсем не по своим способностям, хотя решила на экзамене все задачи с отчаянием неофита — не перепрыгивая стену, а пройдя насквозь, как электрон под энергетическим барьером. Алана она познакомила с собой через неделю после того, как увидела на своей защите в Принстоне. Ализа отчаянно боялась, что ее «завалят», но все прошло хорошо.