Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Психиатр К. Хорни полагала, что отрицание материнского инстинкта у женщины может быть связано с конфликтами детства, а именно с разочарованием в собственном отце. «В последующем инстинктивное желание получить что-либо от мужчины может превратиться в карательное „урвать“ от него… Она… будет движима только одним: навредить самцу, использовать его и „высосать досуха“», – отмечала Хорни[1102]. Сложно судить, насколько гармоничными были отношения между юной Любой и ее знаменитым отцом Дмитрием Ивановичем Менделеевым. Известно лишь, что разница в возрасте ее родителей была существенной (это был второй брак для Д. Менделеева). В. В. Розанов в одном из своих сочинений указывал на то, что Д. Менделеев чрезвычайно «тосковал и тревожился, пока его замужняя дочь не забеременела»[1103].

Независимо от своего отношения к материнству юные дворянки, интересовавшиеся подробностями зачатия, разрешения от беременности, представляли роды не иначе, как «страх», «страдание», «ужас», «смерть», «боль». Е. Дьяконова, которой еще не исполнилось двадцати лет, размышляла в дневнике: «В самом деле: женщина рождает ребенка среди страшных страданий, жизнь ее висит на волоске, она находится в прямой зависимости от искусства акушерки, а потом – от ухода»[1104]. На страницах дневника она передала интимный разговор с недавно родившей сестрой. Подробности родового процесса приводили юную девушку в ужас. Вера Варсанофьева признавалась, что боится иметь детей из‐за страха их смерти и нескончаемых болезней. Она вспоминала свою мать, которая дни и ночи проводила у постели больных детей, полностью отдаваясь служению им. Вера отказывалась ограничивать свою жизнь материнскими «хлопотами и страданиями»[1105]. Рождение ребенка для девушек представлялось «постыдным» актом[1106]. Многие из них признавались в том, что «с ужасом размышляли» о собственной фертильности.

Особый характер патриархального воспитания в дворянских семьях, замалчивание интимных подробностей супружеской жизни, депривация женской сексуальности рождали в сознании девушек трепетное волнение перед предстоящими отношениями с мужчинами и материнством. Источниками просвещения девиц выступали, как правило, старшие замужние сестры, близкие подруги, находившиеся в браке. Мать не была источником этих сакральных знаний для дочери. Это объяснялось особым характером общения между ними, наличием определенных границ, которые не принято было переходить. Традиционный характер взаимоотношений между родителями и детьми, впервые отмеченный в Домострое, предписывал некоторую официозность их общения. Невозможно было представить себе дворянку, посвящавшую свою юную дочь в особенности брачной жизни, интимных отношений, тайны рождения. В одной из переводных работ 1915 года, затрагивающих межполовые вопросы, указывалось: «…обсуждение грубо-чувственных половых отношений неуместно между родителями и детьми»[1107]. Считалось, что подобные беседы могут подорвать авторитет родителей, вызвать пренебрежение к ним со стороны подростков. В том случае, если ребенок задавал неуместный вопрос («Откуда берутся дети?»), рекомендовалось отвечать косвенными фактами, ссылаясь на Божественный закон и элементарные сведения из области ботаники. Специалисты советовали давать ответы «коротко», «по-деловому» и «по существу». Полагалось, что половое просвещение девушек должно было произойти «само собой»[1108]. Необходимо заметить и еще одну важную деталь.

Просвещенность девочек в сексуальных вопросах (даже наличие элементарных знаний) считалась свидетельством их распущенности и плохого нравственного воспитания. Показателен рассказ Леонида Кондратьева «Мерзкая девчонка», опубликованный в журнале «Семейное воспитание». Главная героиня – обычная восьмилетняя девочка. Гуляя с матерью, она вдруг стала задавать «неуместные вопросы» о лошади, увиденной на поляне. Ребенок интересовался: «Что это у нее такое?.. Вон там, на животе… большое и длинное?»[1109] Мать очень сконфузилась, девочка так и не получила ответа на интересующий вопрос, ее отругали и впредь запретили касаться подобных тем, называя при этом «мерзкой девчонкой».

Русская классическая литература содержит немало примеров сексуальной безграмотности дворянок. Долли Облонская, родственница Анны Карениной, несмотря на теплые отношения с матерью, была глубоко невежественна в половых вопросах накануне брака. Она язвительно вспоминала: «Я с воспитанием maman не только была невинна, но я была глупа. Я ничего не знала»[1110]. Долли указывала, что единственный случай, когда мать завела с ней интимную беседу, был связан с появлением первых регул. Другая героиня романа, Кити, отмечала, что мать рассказала ей историю знакомства с отцом только после того, когда сама девушка вышла замуж («Кити испытывала особенную прелесть в том, что она с матерью теперь могла говорить, как с равною, об этих самых главных вопросах в жизни женщины»)[1111].