Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

От юных барышень пытались скрыть повседневные реалии и особенности быта замужних женщин. Педиатр и гигиенист В. В. Гориневский в конце XIX века отмечал особенность взаимоотношения матерей и дочерей в интеллигентных семьях: «Дочерей своих такая заботливая мать до поры до времени, т. е. до окончания учения, а иногда и до самого замужества совсем устраняет от домашних дел и дрязг»[1117]. Он полагал, что такой подход – основная ошибка «новых матерей», приводящая к тому, что девочки вступают в семейную жизнь совершенно не подготовленными, вследствие чего очень много страдают. Ни в одном из детских дневников не удалось обнаружить описания беременностей собственной матери. Не совсем понятно, почему девочек не удивляли перемены в материнском организме? Догадывались ли они о скором появлении нового члена семьи? Как переживали это? То ли они действительно не осознавали происходившего, то ли разговоры на эту тему пресекались старшими членами семьи. Сложно представить, что девочки, находясь в замкнутом пространстве семьи, не обращали внимания на существенные изменения в материнском теле. Очевидно, детей никак не готовили к тому, что у них появятся братья или сестры, не фиксировали внимание на особенности внутриутробного развития плода. Находясь в положении, дворянки скрывали этот факт от своих детей, облачаясь в свободные одежды. Иногда матери отмечали, что их новое состояние вызывало некоторое смущение у старших детей (в особенности у девочек). О. В. Палей указывала на то, что ее дочери очень «конфузились»[1118] ее нового положения. Однако никаких вопросов ей не задавали, молчала и мать. Появление на свет нового члена семьи было полной неожиданностью для детей, одномоментным актом, схожим с волшебством. В сознании семилетнего ребенка это событие представлялось таким образом: «На Рождество, после шумной елки, нас вдруг загнали в детскую и велели сидеть смирно… В спальне у мамочки водворилась тьма. Запахло лекарствами, а наутро мы узнали, что у нас родился брат»[1119].

Тринадцатилетняя Оля подробно описала свое первое знакомство с новорожденным братом. Она также не была готова к этому событию, несмотря на свой подростковый возраст. Впервые увиденное, только что родившееся существо потрясло ее до глубины души. Все говорило о том, что девочка переживала серьезную психологическую травму. Во время родов матери, о которых Оля не догадывалась, ее изолировали, поместив в отдельную комнату. Затем наступило время знакомства: «Через несколько дней папа пришел ко мне, одел меня и повел к маме. Я соскучилась уже без нее и, побежав к детской, с шумом отворила дверь. Но Боже! Страшный крик приковал на минуту меня к порогу. Крик этот так испугал меня, что, не поздоровавшись с мамой, я побежала к бабушке в спальню, уткнулась в свою подушку и горько начала плакать. Никакие убеждения папы посмотреть маленькую „лялю“ не увенчались успехом. Я положительно не хотела пойти к маме и посмотреть „лялю“, которая так ужасно орет… Наконец, на другой день я согласилась пойти к маме. Поцеловав ее, я подошла к коляске, она была очень высока для меня. Папа поднял меня, и я увидала страшную красную куклу без волос. Рот у куклы искривился, открылся, и из синей щели страшный крик. Я испугалась, охватив папину шею руками, закричала. Нет! „Моя Эличка гораздо лучше“, – сказала я и, еще поцеловав маму, лежавшую в постели, ушла играть»[1120]. Взрослые особенно не заботились о чувствах, эмоциональных переживаниях своих старших детей. Оля признавалась, что с первых минут возненавидела увиденное существо. Она с обидой описывала дальнейшие семейные отношения: ее били, бранили за любые провинности, не разбирая, отчего плачет брат. Очевидно, родителей не волновал вопрос взаимоотношения детей, они никак не считались с формирующейся личностью девочки, не брали в расчет ревность старшей дочери к тому вниманию, которое было адресовано младшему брату.