Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Беременность «публичных» женщин всячески пытались скрыть от глаз юных девиц. С 1880‐х годов известность получила попытка запретить беременным учительницам появляться в женских гимназиях, дабы не смущать гимназисток. Кроме того, несмотря на многочисленность и широкий возрастной состав детей в дворянских семьях, старших дочерей, как правило, не допускали к воспитанию малолетних детей. Складывалась парадоксальная ситуация: находясь под одной крышей с новорожденными братьями и сестрами, юные дворянки не имели никакого представления об особенностях ухода за грудными детьми. Популярная в начале XX века в России писательница Надежда Александровна Лухманова указывала на этот, как она считала, «недочет» женского семейного воспитания: «У нас девушку в семье удаляют от новорожденного, ей как бы неприлично заглядывать за эту завесу, разделяющую поэзию брака от реальной сути»[1121]. Е. И. Конради признавалась, что когда в первый раз стала матерью, то уровень ее знаний был ничтожным, а степень невежества – ужасающей: «Я была настолько невежественна, насколько может быть невежественна молодая женщина, ничего не знающая о маленьких детях, кроме того, что можно о них вычитать в популярных руководствах». Педагоги, врачи, общественные деятели стали указывать на полнейшую неподготовленность девочек из интеллигентных классов ни к обязанностям жены, ни к обязанностям матери. В связи с этим звучали радикальные заявления о том, что женщина «может быть всем, чем угодно, но только не матерью»[1122].

В начале XX века стали появляться либерально настроенные врачи, общественные деятели (М. И. Покровская, А. С. Вирениус, Л. В. Словцова, В. М. Бехтерев, В. Н. Половцева, Г. Роков[1123]), которые стали указывать на важность полового просвещения матерью своих детей. Современная исследовательница Л. Энгельштейн видела в этом акте не только цель сексуального воспитания молодежи, но и желание увеличить значимость женщины-матери, которая призвана была осуществить «равноправие женщин, считавшееся необходимым условием усиления их дисциплинирующего влияния на общественную жизнь с помощью индивидуального вмешательства»[1124].

Сакрализация деторождения, табуирование элементарных знаний относительно беременности и родов приводили к печальным последствиям. Многие девочки испытывали страх перед материнством и отказывались в будущем иметь детей. Присутствовали и другие крайности: уже беременные женщины могли не иметь представления об особенностях родового процесса. Встречались дамы в положении, которые были убеждены, что им будут «разрезать живот» и «вынимать» оттуда ребенка[1125].

Многие девочки имели смутное представление о семейной жизни. Родители чаще демонстрировали безоблачную атмосферу семейного счастья. Дети не догадывались о тяготах материнского долга, о жестокостях со стороны мужа, о терзаниях матери и ее душевном одиночестве. С одной стороны, сокрытие семейных ссор благотворно влияло на детскую психику. С другой – создавало ошибочные представления о жизни замужней женщины. Для многих девушек «прозрение» наступало только после того, как они сами выходили замуж. Иллюзия сконструированного старшими «маминого счастья» исчезала.

«Революция» в женском сексуальном просвещении и поведении в начале XX века

«Революция» в сексуальном просвещении молодежи наступила в начале XX века. Американский историк Р. Стайтс, изучавший женское движение в России, Л. Энгельштейн, И. С. Кон, Н. Л. Пушкарева, исследовавшие сексуальную культуру российского населения, в один голос заявляли о том, что революционные события, с одной стороны, и декадентские течения в литературе – с другой, легализовали тему половых отношений. Процесс эмансипации женской сексуальности в России начался значительно раньше – на страницах разноликих литературных произведений 1860–1870‐х годов. В 1900‐е годы половой вопрос стал предметом публичных обсуждений. Декадентские мотивы способствовали распространению идей «свободной любви».