Сметая запреты: очерки русской сексуальной культуры XI–XX веков

Социально-политический и нравственный максимализм русской демократической мысли 1860–1870‐х годов обернулся воинствующим неприятием эмоциональных, бытовых, психофизиологических реалий, из которых, в сущности, складывается нормальная человеческая жизнь. Это неприятие многократно усиливалось несчастливой личной судьбою ряда идеологов демократизма и народничества, подчас по своей воле, а иной раз – в силу независящих от них обстоятельств, становившихся морализаторами и ханжами. Любой из них, вслед за героем чеховского рассказа «Ариадна» (1895) мог бы лишь сказать в свое оправдание: «…Мы не удовлетворены, потому что мы идеалисты. Мы хотим, чтобы существа, которые рожают нас и наших детей, были выше нас, выше всего на свете… У нас в России… чувственность смешна и внушает отвращение… Но вот беда в чем. Едва мы женимся или сходимся с женщиной… как мы чувствуем себя разочарованными, обманутыми»[1167].

Обманувшись сами – в отношениях с женщинами, в невозможности «перехитрить природу», радикалы-шестидесятники оказались в тисках мучительной боязни того, что их несостоятельность проявит себя в иной, исключительно важной для них – общественной сфере.

ГЛАВА V Позорящие наказания за сексуальную несдержанность в русской деревне в XIX – начале XX века

Неверность и честь – понятия, обретшие гендерную окраску вместе с возникновением гендерной асимметрии – исторически первой формой социальной депривации. Как понятие девичья честь оказалось рано нагруженным гендерным смыслом (практически вскоре вслед за утверждением христианства), и по сей день воспринимается именно как соблюдение целомудрия. О позорящих наказаниях для девушек в русских источниках впервые можно найти упоминания не ранее конца XV – XVI века. По всей видимости, вначале они касались лишь представительниц зажиточных слоев в центральной части России[1168], но постепенно распространились более широко. Повсеместно ли? В чем географическое своеобразие практик позорящего, гендерно-окрашенного насилия в отношении проступков, связанных с женским телом? И как долго они существовали, какие трансформации испытали? Как связаны с современными проявлениями гендерной асимметрии?

История отношения древних и средневековых руссов к женской чести (в сопоставлении с отношением к чести мужской) уже становилась предметом обсуждения в отечественной и зарубежной литературе[1169]. В домосковской Руси (до XV века) в обществе уже использовались антонимические понятия чести/бесчестья, славы/позора, и они имели подчас жестко очерченную гендерную окраску. Девушка или женщина пользовалась доброй славой и уважением, считалась «почестной» (честной, а потому достойной почестей), если их поведение благотворно сказывались на жизни семьи (отцовской для девушки, мужниной для замужней женщины), и любой девочке с детства внушали, какой позор она может нанести своим неправильным личным (а тем более сексуальным) поведением близким людям. Не случайно для искусства и литературы вплоть до преддверия Нового времени и в начале его (до конца XVII века) были столь характерны категорически противостоящие друг другу образы верных, честных, преданных «добрых жен» и «жен злых» (читай: коварных соблазнительниц и распутниц).

XVIII столетье внесло коррективы в эту незамутненность образов и самого поведения русских женщин разных социальных слоев. Медленно, но все же менялось отношение к оскорблению словом (словесному бесчестью), равно как к тому, что в допетровские столетия приравнивалось к позору. Сфера допустимого в поведении расширялась прежде всего, однако, для мужчин. Женщин нововведения в отношении их целомудрия и «несрамного», «непозорного» поведения коснулись весьма незначительно. Шли десятилетия за десятилетиями, на русском престоле в «столетье безумно и мудро» более семидесяти лет (с перерывами) находились женщины – а в лапотной, крестьянской России перемен в повседневье почти не наблюдалось.

«Прохудившиеся»: позорящие наказания для девушек в традиционной русской культуре XIX – начала XX века